Конечная Остановка

Вольга с Мишуком побыстрее закончили курить. Бог или черт, дьявол с ним, с табакокурением, потому как в гостиной идет знаковый разговор за десертом между чаем, кофе и несравненными кондитерскими изысками в авторском исполнении Евгения Печанского. Со всем тем солирует сейчас не он и его сладостно деликатесные рождественские шедевры, но Александр Двинько.

―…О да, Беларусь живет не разбери-поймешь в дьявольских или Божеских сумерках!

Никто из белорусов не в разумении сказать: закат ли это над гнилым болотом или рассвет в чистом поле. Быть может, предрассветное утро в весеннем лесу или же вечерняя хмарь и серая полутьма в безлюдном дачном поселке поздней осенью.

Сдается, иные глухо засели в партизанской землянке средь берез и сосен студеной зимой. Им все едино, что день, что ночь. Лишь бы их не трогали, никуда отсюда не гнали каратели или начальство. Лишь бы не думать о будущем.

Посередь слепых лишенцев и кривой ― король. Поэтому тот, кто по минимуму подразумевает будущность, не скажу, будто прозревает, может вертеть ими, как ему дурной башкой вздумается. Теми, кому без нужды будущее время, править, руководить легко, манипулируя динамическими стереотипами большей части верноподданных. Осознано или непроизвольно.

Ибо души большинства белорусов объяты холодом, мраком и страхом перед неизбежным завтрашним днем. Они безотчетно живут зимой и неосознанно страшатся наступления весны. Может статься, весенней распутицы. Хотя ехать, идти куда-либо они до умопомешательства не хотят, параноидально не желают…

― Как говаривали древние, ― умно ввернула Тана Бельская не без язвительного намека, ― желающих их лидирующие боги и судьбы ведут, нежелающих непременно трахунт. Фатально и терминально трахнут, что в лобок, что по лбу!

― Кстати о фаталистической свершенной древности! ― мигом оживился чуток погрустневший Двинько, ― о социальной динамике испокон веков рассуждали и рядили. В том ряду грек Клеанф и римлянин Сенека, чье изречение последний письменно переложил на латынь в крылатом классическом виде: дукунт волентем фата, нолентем трахунт.

Хотя лучше бы нам обратиться к изрядным греческим трудам военачальника и политэконома Ксенофонта, коему оппонировал всеобъемлющий Аристотель. Не знаю, не то воленс, не то неволенс, ― нескладно по-ленински скаламбурил Алесь Двинько, сам того не заметив, увлеченный подсказанной мыслью.

― По Ксенофонту демос-народ, демократически обладающий правом голоса, следует держать не в холоде и в голоде, но всенепременно впроголодь, в полунищете. По его мнению олигарха и демагога, полнейшая зажиточность, благоденствие развращает народ. Поскольку сытым до отвала людям в теплых жилищах свойственно желать гораздо большего и требовать от властей преходящих лучшей жизни да подлинного богатства, сопоставимой роскоши.

Следовательно, доволе цинично утверждал Ксенофонт, всяческие народные бунты, крамольные мятежи, простите за анахронизм, революции, социальные перевороты, ведущие к переменам во власти, происходят только от хорошей жизни, требующей большего и лучшего, роскошного, шикарного. То бишь лучшее новое ― враг хорошего старого. Оттого большинству в совокупности должно быть-де всегда плохо во имя общественного спокойствия.

Люди живут в обществе, разом, все вместе ― давайте, друзья мои, развернем сию древнегреческую мысль-ноэму-идею в греческой демагогии и полисной демократии Ксенофонта. Разом с тем каждый человек выживает по отдельности. Что для богатого пустяк, гроша ломаного не стоящий, то для нищего есть сухая корка хлеба насущного, вопрос жизни и смерти. Для одного и другого возможная потеря вероятной утрате рознь. Однако они оба могут свободно рискнуть и предусмотрено поставить на кон и все свое богатство, и всю свою нищету. Сколь показывает, доказывает жизнь в реальной истории прошлого и современности, абсолютно нищие и богачи, пресыщенные богатством, зачастую безгранично свободны в собственном выборе образа действий, рассчитывая, здесь не суть важно напрасно или нет, заиметь несравнимо большее и лучшее. На земле или на небеси, кому хлеб черствый, кому жемчуг мелкий.

Люмпен-пролетарию, который ни от кого и ни от чего не зависит, терять нечего, поскольку он даже цепей не имеет. Зато приземленный потомственный совковый пролетариат, отроду батрачащий на государство, страшно боится утратить государственные цепи. Тем более, если он идеологически полагает их своечастным имением и общественным достоянием. Оттого типичный усредненный пролетарий страшится будущего и смотрит лишь в закрепощенное минулое.

По данной же подлежащей причине полунищие и полуголодные белорусы вовсе не склонны бунтовать ради лучшей будущности, буйно устраивать оранжевые революции и майданы незалежности от президентской власти предержащей. Тем не менее стоит им вмале обрасти сальцем европейского благоденствия, мы неминуемо увидим многие и многие разительные перемены в ближайшем обозримом будущем Беларуси. От плохой жизни о революции никто не помышляет. Крепко революционизирует людей только хорошая жизнь, обещающая лучшее будущее.