Конечная остановка

Я заказал в академической библиотеке несколько книг по физиологии мозга и психологии. Человек — так я понял — не мог помнить о том, чего с ним не происходило. Известные случаи ложной памяти относились, если верить индуистским верованиям, к прошлым жизням. По современным представлениям, научным, это были случаи истерической памяти, а в большинстве — просто фантазией, которую невозможно проверить (была ли девочка из Бангкока в прошлой жизни рикшей в Бейпине?). Ещё я нашёл смутные и не очень понятные сведения о психической болезни под названием РМЛ — расстройство множественной личности. Исследован феномен, похоже, был из рук вон плохо, я понял только, что у некоторых больных личность расщепилась на несколько частей с различным самосознанием, биографией и памятью. Воспоминания больного РМЛ в том или ином состоянии, конечно, различались, но к тому, что испытывал я, это не имело ни малейшего отношения. Я помнил себя, Михаила Бернацкого, и никого другого. И Ира помнила себя — и меня, такого, каким я был и в своих собственных воспоминаниях. Мы помнили такие детали наших отношений, какие не мог знать никто, кроме нас двоих. Это были одинаковые детали, совпадавшие до мельчайших подробностей.

Чем больше я читал, тем отчётливее понимал две вещи: во-первых, современная биология (не только у нас, но, похоже, и на Западе) очень плохо разбирается в устройстве памяти, и, во-вторых, всё, что мы с Ирой помнили, включая собственный уход из жизни, происходило с нами на самом деле. Моя память могла лгать, как и память Иры, но если мы оба вспоминаем одно и то же, если наши воспоминания дополняют друг друга, сочетаются друг с другом, как жёстко пригнанные части головоломной мозаики, это не может быть психической болезнью, вымыслом, наведённым мороком.

Мне даже выдали вышедшую недавно на английском книгу некоего врача Моуди «Жизнь после смерти», и там я нашёл описания десятков случаев, похожих на мой — на то, что я видел, пока память совсем не истончилась и погасла. Тёмный туннель, свет в его конце. Как я мог знать о туннеле, если никогда не читал Моуди?

Но я знал.

— Что-то надо с этим делать, так дальше нельзя, — сказал я Ире однажды, когда мы отправились гулять не в академический сад, а в парк Кирова, где, оказывается, днём аллеи были совершенно пусты, и можно было целоваться, не опасаясь посторонних взглядов.

— Мы знакомы всего три недели, — напомнила Ира, прижимаясь щекой к моему плечу.

— Мы прожили вместе всю жизнь, — возразил я, целуя её затылок.

— Так дальше нельзя, — повторил я, когда мы, нацеловавшись, сидели на прогретой солнцем скамейке над обрывом, по которому спускался к бульвару красный жук фуникулёра. — Мы с тобой муж и жена. У нас дочь. Мы не можем каждый день расходиться по своим квартирам и делать вид, будто ничего не произошло. Лиля видит, как я изменился за эти недели. Она молчит, но смотрит на меня так, чтобы я понял: она подозревает, что у меня есть женщина.

— Мама, — сказала Ира, — уже который день спрашивает: кто он. Наверно, по моему виду нетрудно догадаться…

— Надо что-то делать, — повторил я.

— Что? — сказала Ира с тоской в голосе. — Ты сможешь оставить Лилю? И сына? Миша, я люблю тебя, но откуда я знаю, это настоящее или я люблю тебя здесь потому, что полюбила там и прожила с тобой жизнь?

— Там? — похоже, сегодня я мог только повторять одно и то же, не умея вдумываться в смысл.

— Там. В другом мире.

— В другом мире… Что значит…

— Миша, ты физик, не я. Ты должен объяснить, я в этом ничего не понимаю. Если мы помним то, чего не происходило здесь, значит, всё случилось с нами в другой реальности.

— В параллельном мире, — пробормотал я, вспомнив фантастические романы Саймака, Гаррисона и Шекли, а заодно (почему раньше не приходило в голову? не возникало нужных ассоциаций?) два собственных фантастических опуса, написанных лет через пятнадцать после нашего с Ирой переезда в Израиль: закрылся из-за отсутствия финансирования «Хасид», который я редактировал, другой приличной работы не предвиделось, и я целые дни просиживал дома за компьютером. На ум пришли идеи, которые я разрабатывал, когда работал в Тель-Авивском университете (вспомнилось параллельно: ушёл я оттуда, потому что закончилась стипендия от министерства науки). Тёмное вещество, тёмная энергия, ускоренное расширение Вселенной — самые модные темы, я этим занимался, и сюжет возник сам собой. В несколько месяцев я написал сначала большую повесть «Храм на краю Вселенной» и следом «Мир всплывающий». Публиковать фантастику в Израиле было негде, местные издатели зареклись издавать художественную прозу — не шло это здесь, максимум что можно было продать: экземпляров сто, а то и меньше. Я послал тексты по электронной почте в Москву (воспоминания наматывались и тянули одно другое), и обе книги через год вышли в издательстве АСТ, в новой тогда серии «Звёздный лабиринт».

— Я писал фантастику? — должно быть, я произнёс это вслух, потому что Ира подтвердила: