Коненков

Работа шла к концу, когда в деревне побывал Дмитрий Полозов. Он, как мог, передал свое восхищение отцу. И вот из Рославля с оказией доставили пакет от Николая Александровича Полозова. В нем деньги и коротенькая записочка — несказанно дорогая для Сергея Коненкова поддержка: «Посылаю тебе на формовку статуи 50 рублей. Надеюсь, могу тебя поздравить с Большой серебряной медалью. Не забывай нас, когда будешь велик».

Коненков, купив на присланные деньги гипсу, отформовал статую, упаковал гипсовые части формы и отправил в Москву. Во всех этих хлопотах помогали домашние и в особенности горячо младший брат скульптора Василий.

Совет профессоров присудил Коненкову Большую серебряную медаль, а Волнухин, Касаткин и Архипов сообщили, что считают необходимым отлить статую из бронзы, и посоветовали обратиться к приехавшему с Паоло Трубецким из Италии бронзолитейщику Робекки. В ту пору Коненков подрабатывал тем, что давал уроки состоятельному ученику — одному из братьев-издателей Сабашниковых. Пришлось рассказывать ученику-толстосуму о своем затруднении. Казалось бы, сложившиеся между учеником и наставником отношения располагали к доверию. Не тут-то было, братья собрались на совет и ссудили 400 рублей для уплаты бронзолитейщику Робекки. Однако после столь щедрого внимания к скульптору показали купеческую сноровку. Отлитую Робекки статую «Камнебоец» Сабашниковы взяли к себе, заявив, что Коненков может ее у них выкупить. Тогда в эту историю вмешался доктор Семен Яковлевич Уманский. Он перекупил у Сабашниковых «Камнебойца» и, забрав скульптуру к себе, стал выплачивать в рассрочку назначенные им Коненкову за эту работу четыреста рублей. Уманский, извиняясь, объяснял молодому мастеру, что заплатить больше он не в силах, а назначить сумму меньшую, чем взял за работу бронзолитейщик Робекки, счел бы за оскорбление автора «Камнебойца».

Обратившись к Робекки, Коненков невольно зачастил в мастерскую Паоло Трубецкого, где обретался бронзолитейщик. Пути двух знаменитых скульпторов пересеклись.

Паоло Трубецкой, пригласив с собой мастера по литью, рассчитывал показать товар лицом; поверхность импрессионистических этюдов разрыхленная, создающая впечатление живой текуче-подвижной массы. И неудивительно, что Трубецкой предпочитал твердым материалам мягкую глину, трепетные живописные мазки которой закреплял, увековечивал бронзовой отливкой, дающей точную копию оригинала. Бронзолитейщик ему был необходим.

Приехав в Россию, Паоло Трубецкой ощутил к себе, к своему искусству повсеместный интерес. Люди высокопоставленные, родовитые, богатые считали за честь иметь портрет, этюд «от модного Трубецкого». За всем, что выходило из мастерской приезжего маэстро, пристально следила творческая молодежь. Его наперебой приглашали в наставники. Случилось так, что Паоло Трубецкой «перешел дорогу» Коненкову. Архипов, Волнухин, Касаткин предложили недавнего выпускника Коненкова взять преподавателем Училища живописи, ваяния и зодчества. Мечтали тем самым продолжить, развить, укрепить творчеством будущих даровитых учеников Коненкова традиции московской скульптурной школы. С появлением Трубецкого благие намерения демократически настроенной профессуры провести Коненкова в преподаватели заглохли. Сколько Трубецкой ни отнекивался, чистосердечно признаваясь, что учить он пе умеет и не склонен этим заниматься, его уговорили. Директор князь Львов поспешит утвердить кандидатуру Трубецкого у попечителя — московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. На нравах второго профессора но скульптуре Павел Петрович вселился в казенную училищную мастерскую. Он никого ничему не учил, но пе возражал против того, что за его работой наблюдают ученики, поклонники, покровители.

Русский князь, родившийся и выросший в Италии, блестящий дилетант, не знавший гнета академической рутины, не признававший ничего, кроме велений своей творческой воли и силы непосредственного восприятия, Трубецкой был весьма характерным явлением того переломного времени. В его живых, богатых светотеневыми эффектами этюдах сливались в органическое целое непосредственность и поверхностность импрессионистического восприятия с глубокой выразительностью формы. Он был фигурой типично европейской не только фактами своей биографии, но отношением к миру и искусству. Когда он остро, трепетно, с поразительной наблюдательностью лепил «Девочку с собакой» или свой шедевр — «Московского извозчика», на свет являлась поэтическая правда жизни. Это о нем Лев Николаевич Толстой сказал: «Как он удивительно работает! У настоящего мастера всегда сразу намечается главная линия — все отношения взяты верно — это во всех искусствах так. Уж потом начинаются детали».