Конец

Он побрился, провел лезвием сначала по росту волос, затем против. Пинцетом убрал с пальто россыпь волос. Начистил лучшие ботинки, вставил в них новые шнурки. Проходит, бесшумно ступая, по толстому ковру красной лестницы, легко касаясь перил, полностью сосредоточившись на этом ощущении. Он считает важным держать спину даже тогда, когда никто не видит. Его дух – чистый, холодный эфир.

За завтраком сестра наливает ему чай. Обстановка столовой статична в керосиновом свете, воздух теплый и влажный. Это цитадель цивилизации, существующая в эти предрассветные часы в этих стенах отдельно от остальной северной части штата Огайо. Они живут в доме, где родились, в Вест-Сайде, на берегу озера. Крепкий дом из побеленного грубого камня с четырьмя дымоходами. В прошлом году он нанял бригаду поляков, которые провели электрическое освещение, но они так и не привыкли им пользоваться. Отец их умер, мать тоже.

На календаре 27 декабря 1936 года. Ему пятьдесят четыре года, сестре пятьдесят пять. У обоих нет семьи. Оба домоседы, необщительные. Он все еще спешит утром в ювелирный магазин, открытый дедом в 1886-м; она же тем временем занимается домашним хозяйством. Он абсолютно уверен, что она создана для того, чтобы поддерживать порядок; он же, вероятно, совсем для другого.

Каждый из них хранит предметы своего интереса строго в границах определенного места. Ее закопаны за домом – собранные за прошедшие годы луковицы тюльпанов, многие из них весьма ценных сортов. Его

 же занимают один-единственный ящик письменного стола и в денежном выражении ничего не стоят: чуть больше двух пачек пожелтевших листов бумаги тринадцать на шестнадцать дюймов, все исписаны с одной стороны, почерк один и тот же. Это письма домой солдат шестьдесят четвертого пехотного полка Конфедерации Теннесси, роты К, уничтоженной до последнего человека 20 сентября 1863 года в Чикамауге, но все письма, к сожалению, были копиями. Даже те восемь из них, написанные его родным дедом по материнской линии. Он собственноручно сделал копии тайно и давно в доме дяди в Коннектикуте, пока сам дядя ставил капканы.

Сначала он пытался купить письма, но никто из владельцев не хотел с ними расставаться, пришлось оставить попытки. Вы, должно быть, подумали, что им были дороги воспоминания, но нет, сама бумага. И в глубине души он их понимал. Он хотел забрать старые письма у дяди, но тот воспротивился, и в конце концов дом его сгорел вместе с оригиналами. К счастью, к тому моменту ювелир уже провел серьезную работу по примирению с мыслью, что главное в них – слова, и они у него были.

Попасть в дома было не так уж сложно. Предложенный доллар за каждую страницу копии сделал свое дело. Когда он, сгорбившись над кухонным столом, впился глазами в строчку, трижды прочитывая, они начинали думать, что он ученый; оттого появились на полях столбцы заметок с характеристиками человека, записанные со слов, крайне полезные для составления полного портрета личности, уже покинувшей этот мир.

Когда за ними отправится и он, его рукописи будут переданы в библиотеку. А пока он собирает материал для книги – обработанного и классифицированного варианта имеющейся коллекции, с каждым ее словом, каждым фактом и событием, – и завершать работу не планирует. Все мы грешны и поклялись не искать утешения в сладостном пороке, который природа наша решила сделать дорогим для нас, потому все мы стараемся найти себе для замещения того некое полезное дело, он выбрал такое. Как указано в Писании: «А что сверх всего этого, сын мой, того берегись: составлять много книг – конца не будет, и много читать утомительно для тела[4]». И что еще? «Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека

[5]». Итог всего дела – кто же не ждет его? Кто, читая чужие письма, не пожелает в конце концов отложить их и встретиться с автором?

Ювелир завершает завтрак и выезжает на автомобиле в промерзший город – в этот час пустынный, если не считать бродяг, разбивших лагерь в парке. На провисших трамвайных проводах сосульки. Старые улочки, подходящие больше для запряженных в повозки мулов. Пар поднимается из водоприемных решеток, из-под крышек люков, словно под мостовой спит бегемот.

Этим утром от так непривычно вымотан, что тратит полчаса на замену пружинки в дамских наручных часах.