Конец большого дома

— Как утром, зачем утром? Сейчас есть время, сейчас надо идти. Китаец дал мне водку, я хочу вас угостить. Мне китаец сам дал, я не просил, как это делает Дарако. Ох-хо-хо, вы бы послушали, какой это нахал наш Дарако! Шучу, говорит, шучу, а сам требует от своего постояльца водку, так и говорит: «Дай водку, ты живешь в моем доме, ты кормишь своих собак моим кормом, за это ты должен мне платить. Так вот — плати водкой!» Да кто просит плату за то, что накормил проезжего человека, за то, что человек переночевал на его нарах? Нахал, ох и нахал! Сколько раз у меня останавливались приезжие торговцы, всегда у них больше десяти собак в упряжке, и я кормил их своим кормом, своих собак оставлял голодными, но чужих кормил. Да разве ты, Токто, попросил бы денег за то, что я поел у тебя мяса?

— Не подумал бы даже.

— Вот-вот, даже не подумал бы! А Дарако — нахал, требует за это водку. Нет, я больше с Дарако и разговаривать не стану. Почему он вдруг совесть потерял? Ох-хо-хо, плохо все это кончится. Ты одевайся, слушай меня и одевайся. Пота, ты тоже кончай обниматься, вылезай из-под одеяла… Обниматься много тоже плохо… Ох-хо-хо…

— Дака, я думал, ты совсем пьяный, а ты трезвый, — улыбнулся Пота.

— Кто сказал, что я пьян? Кто? Я совсем трезвый. Поругался с Дарако, чуть его не избил, и голова перестала от стыда кружиться.

Токто с Потой пошли с Чонгиаки.

— Здороваться не буду, разговаривать не буду, — ворчал старик, проходя мимо фанзы Дарако. — Это не нанай, это совсем не нанай. На-най.[62]Великий смысл имеет — человек земли! Раз мы люди земли, мы должны все на земле любить, уважать, каждое насекомое ценить. А Дарако человеческую честь опозорил, за то, что накормил человека и его собак, водки просит. Ох-хо-хо! Что за негодяй живет среди нас!

Чонгиаки открыл дверь своей фанзы, перешагнул порог. Встретил его высокий, длиннолицый китаец с реденькой бородкой, с чуть раскосыми глазами, прятавшимися под дряблыми веками. Китаец широко улыбался, и его передние зубы хищно поблескивали в полутемной фанзе. Торговец вел себя как хозяин фанзы, встречал гостей, усаживал, угощал.

— Сегодня не будем вести деловые разговоры, — улыбаясь, говорил он на ломаном нанайском языке. — Вы долго в тайге были, давно не гуляли, водку не пили, сегодня я хочу вас угощать, дать вам отдохнуть, попраздновать.

— Может, сперва о деле поговорим, тогда погуляем? — предложил Токто.

— Нет, что ты, дорогой человек! Нет, нет! Пейте, пейте, я угощаю.

Китаец сам разогревал водку в медных кувшинчиках, сам подносил чарочки охотникам. Он был любезен, все время его крупные зубы поблескивали в полутьме — он улыбался.

Токто с Потой пили все чарочки, которые подносил китаец, изредка, по обычаю, предлагали старшим пригубить из своей чарочки, те только смачивали губы и возвращали обратно. Чонгиаки после нескольких чарочек мешком свалился на нары и захрапел. Уснул его сын Гокчоа, жена. Токто сам удивлялся, почему на этот раз водка не мутит его сознания, не подгибает ноги и не валит на нары, он пил со всеми вместе и один оставался трезвым. Пота сидел возле него и еле ворочал языком, обнимался с китайцем, с его приказчиком-погонщиком. В полночь Токто взвалил на себя Поту в вернулся домой.

Утром Пота проснулся невыспавшийся, пьяный.

— Ага, ты один иди к китайцу, я спать хочу, — сказал он и опять уснул.

Токто засунул за пазуху двенадцать соболей и пошел к Чонгиаки. Мог он зайти и к Дарако и к Пэсу и предложить своих соболей другим торговцам, но вчера пил он в доме Чонгиаки, угощал его длиннолицый китаец, и он обязан вернуться к нему. Если бы он зашел к другим, то его поступок сочли бы непристойным для нанай, он стал бы презираемым человеком. Честь и совесть у человека всегда должны быть в чистоте, как солнышко в ясный день!

Длиннолицый китаец с Чонгиаки приняли Токто, как родственника, опять посадили за столик, налили в чарочку теплой водки. Токто выпил несколько чарочек, попросил у китайца для себя кувшинчик водки и начал в свою очередь угощать его и Чонгиаки.

— Я тебе продам соболей, ты хороший человек, душа у тебя широкая, как у нанай, — говорил Токто, чувствуя, как на этот раз водка начала кружить ему голову. — Цену скажи, почем у тебя товары? Такая же, как у местных торговцев, или другая?

— Местные торговцы — хитрецы большие, они вас долгами опутали, а мы не даем в долг, мы сразу за соболей отдаем все, что захочет охотник. Но цены у нас немного выше, потому что мы сами к вам приехали. Когда торговец сам приезжает, у него товар всегда немного дороже стоит.

— Да, да, это верно, всегда дороже, — забормотал Чонгиаки.

В фанзу входили все новые и новые охотники. Китаец всех угощал водкой. Пришел к Чонгиаки и другой торговец, который остановился у Пэсу. Китайцы вежливо поздоровались и перебросились между собой несколькими словами на своем языке.

Токто вытащил из-за пазухи соболя.

— Наша цена на соболя всегда одинаковая, — сказал он. — Это у вас товары то дороже становятся, то дешевле.

Китаец взял соболя, повертел перед носом, подул, встряхнул.