Конец большого дома

— Ах, разорили, антихристы, подчистую разорили, — бормотал Ворошилин. — Поедем скорей, на озеро Болонь поедем. Ах, антихристы…

Артель распалась. После Ворошилина распрощался Гаодага, он решил для себя половить рыбы в ближайшем озеро, там на песчаных отмелях любили подремать сазаны, сомы, в солнечные безветренные дни на поверхность позеленевшей воды выходили тупорылые серебряные максуны и лениво разгуливали косяками, разламывая озерное стекло острыми алмазными плавниками.

Баоса оставил собравшихся было уезжать Колычевых, объяснив им, что Подя мог рассердиться только на Ворошилина, что Колычевы тут ни при чем. Подя всегда поступает по справедливости и, вероятно, не пожалеет рыбы, даст ее немного. После сытной жирной ухи и жаркого Баоса решил немного отдохнуть, он лег в тени тальников и задремал. Его примеру последовали остальные ловцы.

Митрофан отошел от потухшего костра, большими одубевшими руками начал рвать высокую траву.

— Зачем рвешь? — спросил Пиапон.

— А так, подстелить можно, — ответил Митрофан.

— Рожать собрался? Брось, руки порежешь.

Пиапон лег возле Митрофана, закинув руки под голову, в черных его глазах заколыхалось голубое небо, и от этого белки глаз с тонкими ручейками красных прожилок заголубели, как мартовский снег. Митрофан тоже глядел на опрокинутое небо, на редкие застывшие облачка.

— У нас тоже такое же небо: высокое, нарядное, голубое, — задумчиво проговорил он. — Эх, Пиапон, ты не знаешь, как хорошо весной после пахоты лежать и смотреть на небо. Землей, весной бьет в нос. Потом вскочишь на ноги, оглянешься кругом — до самого края земли видно.

Пиапон слушал друга и думал, что он хотя и никогда не ковырял землю, но ее запах чувствует во все времена года, а не только весной.

— Ты видел край земли?

— Нет, не видел. Прежде я думал, земля кончается недалеко от нашей деревни, но потом мы шли к вам на Амур больше двух лет, а края земли все нет и нет. Говорят, отсюда недалеко до края, пройти еще немного туда, где солнце поднимается, и море-океан будет, — вот там и край земли.

— Верно, я ходил до берега моря, там земля кончается. Море синее и черное, далеко-далеко от берега кончается.

— Я когда-нибудь схожу туда, своими глазами хочу взглянуть.

— А я хочу взглянуть на твою землю, никогда еще не видел, чтобы земля ровная, как ладонь, была.

Замолчали, каждый думал о своем. Митрофан вспоминал Россию, родную деревню, покосившиеся черные домики, весенние пашни с чинно вышагивавшими грачами, и золотое море пшеницы, туго колыхавшееся под ветрами. Почему-то больше и отчетливее всего вспоминались весенние дни с ярким солнцем, с голубым небом. Много в жизни Митрофана было дождливых серых и даже морозных весенних дней, со слякотью, но ему теперь вспоминались только солнечные ясные дни. Что же еще могло запомниться мальчишке? Мысли Митрофана переносятся к сегодняшним дням. Наконец-то в семью Колычевых пришел достаток, у них есть добротный рубленый дом со всем необходимым имуществом, утварью, есть добрая земля и лошади, коровы, хотя и не так много, как у бондаря Феофана Ворошилина или ставшего торговцем Терентия Салова. Молока хватает детям и взрослым, хлеб есть на столе — это уже достаток. Митрофан однажды заявил отцу, что он не собирается больше расширять пашню, что хочет теперь научиться промышлять зверя, добывать рыбу. Мысль эта крепко засела, как гвоздь в стене, и тревожила Митрофана. Он приглядывался к нанай на рыбной ловле, на охоте, ради того, чтобы легче перенять их сноровку, выучил их язык. Недавний проигрыш на гонках глубоко задел его самолюбие, и он дал слово ни зимой, ни летом не давать себе покоя, заниматься полевой работой только в страдные весенние и осенние дни, а в остальное время жить по-нанайски. Учиться он будет у Пиапона.

— Скажи, Пиапон, неужто ты не хочешь иметь свою собственную муку? — спросил Митрофан, приподнимаясь на локте.

— Как — собственную?

— Так. Посеял, собрал — вот твоя собственная.

Пиапон раньше не раз сам начинал разговор о муке, которую, как он думал, люди собирают с земли, как песок. Он верил Митрофану, зачем же, ради чего его друг стал бы врать? Если Митрофан говорит, что муку можно засеять на земле, потом вчетверо, впятеро больше того собрать, то, видимо, это и на самом деле так.

Только намного позже Пиапон понял, что мука — это зерно, что это зерно осенью собирают, мелют и тогда ссыпают муку в мешки. Выходит, чтобы иметь свою муку, необходимо рубить лес, корчевать пни, кустарники, ковыряться в земле, сеять зерна, потом еще что-то делать с этими зернами — на все это потребуется лето, осень и, может, ползимы.

— Нет, свою собственную муку не хочу иметь, — ответил Пиапон.

— Почему?

— Долго учиться придется.

— Я тебя научу, помогать буду.

— Где я время возьму?

— Какое время?

— С тайги шкуру снимать…

— Говорю тебе, мы поможем, мы тебе землю от тайги быстро очистим.

— Нет, Митропан, не хочу я землю иметь, много работы требует, времени требует.

— Да что ты все — время, время! — рассердился Митрофан. — Много времени только расчистка тайги потребует, мы тебе расчистим.