Конец Большого Юлиуса

Жена надеялась, молилась, а я сразу понял — доброго ждать не приходится! В таком ответственном испытании, как война, человеку требуются настоящие душевные силы. На чужой спине долго не проедешь, сбросят. И отсиживаться не дадут. А наш сынок привык к чужой спине.

В сорок втором году узнали его судьбу. Пропал без вести.

Сын ведь, Иван Леонидович, своя кровь! Вот какое дело…

С того момента я и потерял здоровье. Разлилась желчь, открылся туберкулез. Если б еще погиб, может, тогда помучился и кое-как отдышался… А то ведь «без вести». Жена мне кричит: «Врешь, жив!» Я сомневаюсь. Ночью оба лежим без сна, молчим, все его сто смертей переживаем…

Сначала ждали из партизан. Не пришел. Стали наводить справки, может, в плен попал! Не находят для нас ответа…

В сорок восьмом году жена умерла.

А в конце пятидесятого я о Володьке известие подучил.

Да… В общем дело было так.

Находился я дома, в понедельник. Часу в восьмом ко мне вошел незнакомый человек. Сам с виду этакой жирный, перхотью засыпан, лицом похож на женщину.

Переспросил два раза мою фамилию и отчество. Осведомился о жене. Потом опять спрашивает, какого я года рождения и где работаю.

Потом говорит:

— Закройте, пожалуйста, двери на ключ, не зашел бы кто ненароком!

Я говорю:

— Что это значит? Для чего мне у себя в доме запираться? Соседи у нас хорошие, доброму — порадуются, горю — посочувствуют. Вы сами-то кто будете?

Он опять всего меня глазами ощупал и отвечает:

— А вы все-таки заприте двери! Я к вам с большой радостью! Только эта радость осторожности требует. Вы о своем сыне давно вестей не имели?

Ох, Иван Леонидович! Я весь обмер… Будто меня в кипяток бросили. Вот ведь какое это властное чувство, отцовство! Словно обезумел, дверь спиной загородил, кричу ему: Говори, подлец, пока живой!..

Нет, хорошего я не ждал, Иван Леонидович, такие гости счастья не приносят. Счастье любит чистоту!

Ну, он заюлил, бормочет:

— Ради бога тише! Ради Христа осторожнее…

Когда я успокоился немного, дверь на задвижку запер, он и говорит:

— Помните, что только от вас зависит сейчас вся дальнейшая судьба и даже жизнь вашего сына!

И объяснил, в чем дело.

Оказывается, Володька еще в начале сорок первого года попал в плен под Вязьмой. Как уж его там мотало, по каким дорогам, — не знаю, но оказался он в «рабочем лагере». Работает на плантации, хлопок выращивает.

Сначала жирная эта гнида потянула, а потом письмо от Володьки достала и подает.

Письмо я с первого раза наизусть запомнил. Как прочитал, так и врезалось в память. Вот какое письмецо, слушайте!

«Дорогой папа, пожалуйста, только ничего не говори маме. Обними ее за меня и молчи. Она может кому-нибудь проговориться, и тогда мы с тобой пропали.

Я живу в прекрасных условиях…

Дорогой папа. Тебе принесет это письмо благородный и смелый человек. Доверься ему во всем, он хочет нам добра.

Дорогой папа, теперь у тебя в руках моя жизнь. Если ты поможешь моим благодетелям, то мы с тобой скоро встретимся. Если выдашь их, я за тебя буду казнен как предатель. Ничего не бойся и все делай, как они скажут.

Я живу и все время вспоминаю лето тридцать четвертого года в Малаховке, как мне тогда было хорошо и весело. Сейчас я нахожусь в таких же условиях! Жалко только, что мама привезла тогда Семена Павловича, без него мне было бы еще лучше.

Крепко тебя обнимаю и маму тоже. Ничего ей не говори, это нельзя.

Помоги мне, дорогой папа, иначе я погибну. Твой единственный любящий сын Володя».

Да, вот такое письмо я получил.

Иван Леонидович, что ж вы так волнуетесь? Все будет в полном порядке. Я никуда не денусь, я ведь к вам сам пришел. Послушайте еще немного, теперь уже недолго…

Письмо это у меня жирный обратно забрал и вскоре ушел. На прощанье сказал, что зовут его Яковом Ивановичем Кипеловым и что в ближайшее время он мне позвонит и сообщит еще кое-что.

И вот, Иван Леонидович, остался я один в четырех стенах решать, как же мне быть?

Насчет Малаховки в том проклятом письме сын мне страшную вещь написал. Летом тридцать четвертого года он заболел, думали ангина. И вот в одну из ночей он у нас стал задыхаться. Жена к рассвету привезла врача, Семена Павловича, о котором Володька тоже пишет в письме. Оказался дифтерит. Семен Павлович сделал ему трахеотомию, спас… А после Володька весь год болел, осложнения… Кошмарное было лето!

Вот сидел я в четырех стенах, решал и все слышал вновь, как хрипел он тогда, как Варя головой об ступеньки билась. Страшное дело, Иван Леонидович! Ведь сын, поймите! Какой бы плохой ни был, а свой, на моих руках вырос!

Нет, ничего я тогда не предпринял. Решил обождать. Думал, погляжу, что дальше будет! А вдруг не придет больше ко мне эта жирная гнида Кипелов? Вдруг, на мое счастье, попадет под машину? Ведь бывает же! Не попал!

Стал звонить ко мне и захаживать. Потом однажды подал карточку.

— Всмотритесь, говорит, в этого господина. Не узнаете его случайно?

Я вгляделся. Лицо знакомое, длинное, в очках с тонкой оправой. Видно, иностранец. Подумал и вспомнил — ходит он часто на балеты, в одной из моих лож всегда сидит…