Конец фильма, или Гипсовый трубач

В результате этой внезапной остановки случилось замешательство: один беспардонный телевизионщик с наплечной камерой, наткнувшись на каменную спину боксера-тяжеловеса, отшатнулся и нечаянно толкнул под руку Черевкова, а тот в свою очередь от неожиданности плеснул вином прямо на белую рубашку Кирилла, который стоял как во сне, ошарашенный случившимся. Все, конечно, лицемерно закричали: «К счастью, к счастью!» И только Юлия, предчувствуя непоправимое, с ужасом смотрела на красное пятно, медленно расплывавшееся на груди любимого… Ну, как?

— Хорошо! Даже — очень! — искренне одобрил писодей, поражаясь изобретательности соавтора.

— Что ж, обед мы заработали. По рюмке?

— Не откажусь!

26. УДИВИТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ ЖУКОВА-ХАИТА

Соавторы, увлеченные творческим прорывом, к обеду припозднились, но в номер все-таки заскочили и хлопнули перцовки. Пробегая по оранжерее, они встретили Веронику. На изменщице был черный велюровый спортивный костюм, выгодно обтягивавший ее гимнастическое тело. Автор «Преданных объятий» с удовлетворением отметил то, что старался прежде, в браке, не замечать: ноги мерзавке достались явно коротковатые, и сейчас, когда она была не на высоких каблуках, а в спортивных тапочках, это бросалось в глаза. Кокотов изобразил лицом брезгливую отстраненность и собирался молча пройти мимо, однако Жарынин нарочно остановился, раскланялся, поцеловал ручку, рассыпался в комплиментах:

— Такая красивая женщина — и одна! Ай-ай-ай! Это опасно! Гелий Захарович рискует…

— Здесь? В Ипокренине? Бросьте! — улыбнулась Вероника и, не глядя на Кокотова, произнесла через силу: — Здравствуй, Андрей!

— Добрый день! — разглядывая цветок кактуса, буркнул писодей.

— Да, здесь. Это очень опасное место! Я знаю одного талантливого юношу, который прибыл сюда почти девственником и за неделю стал матерым донжуанищем…

— Это случайно не ты, Коко? — прыснула вятская обманщица.

— Я сюда работать приехал, — желудочным голосом ответил Андрей Львович.

— А где же наш повелитель пресмыкающихся? — полюбопытствовал игровод.

— Повелитель уехал в Москву — с Шерстюками договариваться, — с едва уловимой брезгливостью сообщила Вероника.

— Если будет скучно, милости просим…

— Спасибо, но я сюда обычно приезжаю, чтобы побыть одной. До ужина!

Проводив влипчивым взглядом удаляющиеся ягодицы Вероники, Жарынин дружески хлопнул соавтора по плечу:

— Не журитесь, коллега! Радуйтесь, что избавились от нее! Зачем вам лишняя дюжина рогов?

…В опустевшей столовой Татьяна с нарочитым шумом собирала со столов посуду и, увидев опоздавших, неприветливо блеснула золотым зубом: мол, вы бы еще завтра пришли, сочинители! Под пальмой, на месте скандального Жукова-Хаита, сидел тихий, гладко выбритый, аккуратно причесанный незнакомец в потертом джинсовом костюмчике и пестрой рубашке с отложным воротником. Попивая компот, он с симпатией разглядывал панно Гриши Гузкина и морщил интеллигентное лицо, когда злая официантка швыряла грязные тарелки или приборы с особым грохотом.

— Здравствуйте, коллеги! — Незнакомец вежливо привстал и даже сделал такое движение рукой, словно приподнял шляпу. — Отличный сегодня денек!

— Великолепный! — кивнул Жарынин, усаживаясь.

— Здравствуйте, — эхом отозвался писодей, уверенный, что где-то уже видел этого человека.

— Бабье лето, — сообщил джинсовый, чуть пришепетывая. — Помните, у Марика Перетца?

Ах, бабье лето! Лес золотого цвета!Ах, бабье лето! Зачем тебе пальто?

Ах, бабье лето! Я шлю вам два привета.Один за это, а другой — за то!

Конечно, перевод не передает всех нюансов идиша. Но что же делать…

— А кто перевел? — полюбопытствовал Кокотов.

— Я… — полузнакомец скромно потупился. — Великий был язык! Погиб, погиб, как и вся грандиозная местечковая цивилизация, убитая революцией.

— Ну, это вы преувеличиваете! — мягко возразил игровод, бросив косой взгляд на панно.

— Большой художник, не правда ли?! — воскликнул знаток идиша, кивнув на «Пылесос».

— Огромный! — подтвердил, издеваясь, режиссер.

— Я недавно слушал его интервью по телевизору. Какой светлый ум!

— Светлейший! — подтвердил Дмитрий Антонович.

Тем временем Татьяна подкатила тележку и выставила на стол тарелки с супом, где, к удивлению обедающих, появились очевидные признаки мяса. Предложенные на второе сосиски тоже успели подрасти: Огуревич держал слово.

— А куда все подевались? — удивился Жарынин, оглядываясь.

— Письмо сочиняют, — ответила официантка.

— Какое письмо?

— Проценке разрешили в наглую по холодильникам шарить. Нотариус заверил. Пишут коллективный протест.

— Танюша! — проговорил полузнакомец ласково. — Мне бы еще компотику!

— Без проблем, — грозно ответила подавальщица и грохнула перед ним граненый стакан, полный давно забытых сухофруктов — изюма, урюка и прочего витаминного безрассудства.

— Благодарю вас, голубушка!