Конец Мадамин-бека (Записки о гражданской войне)

День был по-настоящему весенним. Февральские морозы ушли, снега стаяли, и над землей растекалось ласковое южное тепло. Погода как нельзя лучше украшала торжественную встречу. Когда Михаил Васильевич вышел на площадь, толпа радостно загудела. Блики солнца играли на кумачовых полотнищах, плескавшихся у зданий, сверкали на оружии бойцов. Кто-то звонко закричал «ура», все вокруг подхватили приветственное слово, и оно нестройно, но громко прокатилось по площади.

Командарму подвели горячего верхового текинца, стройного, будто выточенного из камня. Тонкая золотистая шерсть коня лоснилась на солнце, а сбруя играла светлым серебряным набором.

Любуясь конем, Михаил Васильевич разобрал поводья, положил левую руку на холку, а ногу вдел в стремя, чтобы сесть в седло. В это мгновенье застоявшийся текинец вдруг взвился на дыбы. Однако его попытка освободиться от руки всадника не удалась — Фрунзе уже был в седле и умело осадил коня. Пританцовывая, текинец понес седока мимо выстроившегося полуэскадрона. Командарм поздоровался с бойцами, потом пришпорил коня и, сопровождаемый Кужело и почетным конвоем, направился в сторону кавалерийских казарм.

Отдельная кавалерийская бригада, выстроенная на большом поле перед казармами, ждала командарма. Стоит ли говорить о том, как мы торопливо и старательно готовились к этой встрече. Хотелось не только рассказать о наших боевых делах, но и показать себя, как говорится, в приличном виде. А вот вида-то и не было. Старенькие, а у многих заплатанные шинелишки, худые сапоги плохо украшали бригаду. Вот и пришлось наскоро подшивать, подбивать, чистить. В отсутствие Кужело командование бригадой поручалось мне. И я весь свой командирский пыл направил на наведение порядка в казармах и конюшнях. Мне старательно помогали командиры полков и эскадронов. Бойцы носились с ведрами, метлами, скребками. И вот наконец все убрано, вычищено, приведено в порядок. Бригада на конях. Две шеренги вытянулись развернутым фронтом перед казармами.

Вдали показался командарм. Трубачи только этого и ждали. Загремел наш кавалерийский марш «Прощание славянки».

Я волнуюсь. Волнуюсь и за себя и за ребят — не осрамиться бы перед командармом. Ведь это первая в нашей боевой истории встреча со знаменитым полководцем революции. Нервы настолько напряжены, что я никак не могу дотянуть до условного момента — приближения Фрунзе — и, кажется, раньше, чем надо, даю команду:

— Смирно! Шашки вон!

Впрочем, не рано. Фрунзе едет на хорошей рыси, текинец выбивает своими тонкими ногами широкий шаг. Поддаваясь общему возбуждению, мой конь тоже ждет посыла. Я пришпориваю его, и он с места берет галопом. На скаку салютую шашкой и, осадив коня перед командармом, рапортую.

Все как будто получилось хорошо, «как надо», сказали потом ребята. И Фрунзе остался доволен. Проезжая по фронту, он поблагодарил полки за службу. Бойцы зарделись — похвала командующего легла на сердце каждого светлым и радостным словом.

После команды «шашки в ножны» Михаил Васильевич вызвал по списку отличившихся в боях красноармейцев и командиров и наградил орденом Красного Знамени.

— А теперь глянем на ваше житье-бытье, — сказал командарм.

Полки спешились. Бойцы отвели лошадей в конюшни, расседлали и, вернувшись, выстроились перед своими казармами.

В прежние времена беседа командующего с рядовыми носила формальный характер. В старой армии мне не раз приходилось присутствовать при таких опросах. Генерал торопливо проходил вдоль строя и громко, раздраженно повторял: «Жалобы! Жалобы!» Никто не откликался, да и не полагалось откликаться. Жалобщика после отъезда командующего начальство сживало со свету бесчисленными придирками.

По-иному начался опрос в нашей бригаде. Михаил Васильевич отправил Кужело и штабных работников в канцелярию бригады, а сам стал обходить строй. Ближе всего был третий эскадрон, которым командовал наш общий любимец, беззаветно храбрый Ваня Лебедев. Ребята его эскадрона улыбкой встретили командарма. Он внимательно оглядел бойцов, как говорится, с ног до головы. От хозяйски заботливого ока не укрылись заплаты на шароварах и гимнастерках, и Михаил Васильевич погрустнел. Душевно, вполголоса он спросил ребят:

— Какие претензии?

Никто не пожаловался. Да и па что было жаловаться, когда трудности и так всем известны, а хныкать мы не привыкли. Время закалило бойцов, сделало равнодушными к пустякам быта.

— Молчите?.. — пожал плечами командарм. — Как будто все в порядке. Не верю.

И Михаил Васильевич направился в казармы. Ребята, получив разрешение разойтись, шумной толпой потянулись вслед за командующим.

Убогость казармы поразила Фрунзе. Сплошные пары стояли на земляном полу. Вдоль стен тянулись голые столы и скамьи. Серые с бесчисленными прорехами одеяла, какой-то хлам вместо матрацев заменял солдатам постели. Простыней и подушек вовсе не было.

Командующий покачал головой.

— Воюете вы, я слышал, хорошо, а вот живете плохо. Совсем плохо. А ну-ка, чем вас кормят?

Дневальные помчались на кухню и принесли несколько ломтей черного хлеба и котелок супу из сушеной воблы.