Конец Мадамин-бека (Записки о гражданской войне)

— Важное или неважное, это не твоего ума дело, ублюдок. — Тропа заплясала под его конем, и он жадно, со страхом вцепился в луку седла. Минуту длилась молчаливая затаенная борьба за жизнь. Копыта лошади снова нащупали твердую стежку, и Чернобородый облегченно вздохнул: — А когда придет твоя смерть, — продолжал он недосказанную мысль, — знает один бог…

— Да, хозяин, — кивнул молодой.

Из темноты вынырнул далекий неверный огонек, не то от костра, не то от светильника. Потом второй, третий…

— Оббо! — радостно прошептал Чернобородый. — Кажется добрались.

Молодой снова кивнул:

— Это Гарбуа.

— Вижу. Гони к большой курганче. Там хозяин Шер-Магомет-бек… Да побыстрее!

Уже начало светать, когда путники въехали на своих изнуренных конях в большой двор, обнесенный высоким глинобитным забором. И за околицей, и внутри двора стояли у коновязей лошади — много лошадей, раздавался перестук копыт и из конюшни, тянувшейся вдоль забора. Несмотря на ранний час, кишлак уже проснулся. Всюду бродили люди, вооруженные винтовками.

Путников принял Курширмат или, как его назвал Чернобородый, Шер-Магомет-бек. В полумраке михманханы можно было разглядеть только его светлый шелковый халат и обожженное солнцем красно-желтое лицо. Один глаз, которым пользовался курбаши, налитый кровью, воспламененный, бессонницей, ветром и вином, уставился на пришельцев. Второй — перекошенный, слепой — мертво покоился в глазнице. Курбаши молча выслушал гонцов, не шелохнулся даже на своем ковре и, только когда Чернобородый кончил говорить, спросил тихо:

— Кто еще знает об этом?

— Никто, о великий «гази». Мы двое.

Курширмат оценил своим единственным глазом Чернобородого, потом мельком пробежал по лицу его спутника и сказал:

— Двое… Щедрый ваш хозяин Халходжа. — Помолчал, потом запустил руку за бельбаг, пошарил в нем и, вынув несколько серебряных полтинников царской чеканки, бросил их гонцам. — Передайте хозяину, что решение наше волею аллаха осуществляется. Гость прибудет к нам в пятницу после новолуния. Пусть не задержится и благочестивый ишан. Мы ждем… Идите!..

Они снова пробирались болотом. Снова вязли лошади в густой жиже, снова вздрагивали на пляшущей тропе.

У густого камыша, пересекавшего их путь, молодой спросил Чернобородого:

— Какого гостя ждут в Гарбуа?

Он спросил по наивности — молодость любопытна. Но старший принял вопрос настороженно. Ему вспомнились слова Курширмата: «Кто еще знает об этом? Двое. Щедр ваш хозяин Халходжа».

— Не твоего ума дело, — ответил Чернобородый. — Показывай лучше дорогу.

— Слушаюсь, хозяин.

Долго пробивались всадники камышом. Сухие стебли громко шуршали, ломались с треском, больно хлестали — до крови — грудь коней. Чернобородый все смотрел, как, нагнув голову, молодой раздвигал камыш, как мелькал его халат в зарослях. Он думал: «Двое. Зачем двое?»

За грядой зарослей, у воды, старший сказал:

— Напоим лошадей.

Огги спешились, сдернули поводья, подвели коней к берегу. Пофыркивая, потянули осторожно губами студеную воду животные. Люди стояли рядом, смотрели, как беснуется поток. Потом Чернобородый сел в седло. Молодой стал подтягивать подпругу своего коня.

— Подтяни и мне!

— Хорошо, хозяин.

Он подошел, нагнулся, чтобы отстегнуть ремень под брюхом лошади. В это время сверху упал нож. Упал точно под левую лопатку и вошел в тело по самую рукоять. Молодой застонал, в испуге поднял голову, хотел увидеть, что произошло. Но увидел лишь ногу Чернобородого. С силой сапог ударился ему в лицо и откинул наземь.

— Сын собаки!

Вокруг было пустынно. Бурлила река. Шумел, посвистывая на ветру, камыш. Чернобородый подождал минуту-другую — не застонет ли снова его спутник, не пошевелится ли. Но тот лежал тихо, раскинув широко руки. Тогда старший слез с коня, стянул с убитого винтовку, клинок, пошарил за халатом — нашел три серебряных полтинника, сунул все это себе в бельбаг — прошептал торопливо:

— Бисмилля!..

Лошади — одна с седоком, другая на привязи — вступили в говорливый поток. Как и ночью, он бился о берег, хлестал коней, омывал сапоги. Уже на другой стороне Чернобородый оглянулся, вслушался в тишину и, успокоенный, поскакал в степь…

Кужело выслушал нашего старого друга Абдукаххара с волнением.

— Так вы думаете, что Халходжа соединяет свои силы с Курширматом для нового выступления?

— Да. Шер-Магомет уже объявил себя «амир лашкар баши».

— Больше ничего не сказал этот молодой басмач? — снова поинтересовался комбриг.

— Он говорил еще о каком-то госте. Но люди не поняли его… — Абдукаххар провел рукой по своей холеной бороде, будто нащупывал редкие серебристые сединки. — Умирающие не словоохотливы. Его не успели донести до кишлака.

— Жаль, — думая о своем, произнес Кужело.

— Конечно, жаль. Человек рождается, чтобы жить…

— За что же басмачи убили своего человека?

— Видимо, он перестал быть своим, — покачал головой Абдукаххар.

— Возможно…