Конец означает начало

«Правовую основу» для столь невероятной акции, как попытка реабилитации Ежова, «демократы» черпали в том, что его дело представляло собой типично сталинистскую амальгаму: на обвинения в действительных преступлениях были наложены ложные обвинения в шпионаже, подготовке террористического акта против Сталина и т. п. Именно обвинения такого рода фигурировали в опубликованных извлечениях из 12 томов следственного дела Ежова, каждый из которых составлял сотни страниц. При этом замалчивался тот факт, что, даже если исключить из приговора эпизоды, связанные со шпионажем и террором, то в нём останутся обвинения в действительно совершённых Ежовым преступлениях, которые многократно тянут на высшую меру наказания. Достаточно упомянуть о содержавшихся в этом приговоре фактах относительно фабрикации Ежовым «в авантюристически-карьеристских целях» дела о его ртутном отравлении.

На процессе по делу «право-троцкистского блока» бывший секретарь Ягоды Буланов показал, что заговорщики опрыскали ядом кабинет Ежова. Группа авторитетных медиков, привлечённая в качестве экспертов, заявила, что на основе анализа мебели и воздуха в кабинете Ежова, «а равно и анализов его [Ежова] мочи» она пришла к выводу: в результате ртутного отравления здоровью Ежова «был причинён значительный ущерб и, если бы данное преступление не было своевременно вскрыто, то жизни товарища Н. И. Ежова угрожала непосредственная опасность» [169]. На суде над Ежовым было доказано, что этот «террористический акт» был сфальсифицирован по указанию самого Ежова. Как писал в заявлении от 11 апреля 1939 года, приложенном к делу Ежова, его бывший заместитель Фриновский, «мысль о покушении на его жизнь Ежов подал сам: стал твердить, что его отравили в кабинете, и внушил следствию добиваться соответствующих показаний, что и было сделано с использованием Лефортовской тюрьмы и избиений» [170].

В показаниях Фриновского и других сотрудников НКВД, «изобличавших», как значилось в приговоре Ежову, последнего в совершённых им преступлениях, указывалось на активное и инициативное участие Ежова в фальсификации множества одиночных и групповых дел. Причём, как это ни поразительно, некоторые арестованные в числе таких дел называли следствие по делу Тухачевского и других высших военачальников. На допросе 16 апреля 1939 года бывший начальник У НКВД по Московской области Радзивиловский показал: «Фриновский сказал мне о том, что первоочередная задача, в выполнении которой, видимо, и мне придётся принять участие,— это развернуть картину о большом и глубоком заговоре в Красной Армии. Из того, что мне тогда говорил Фриновский, я ясно понял, что речь идёт о подготовке раздутого военного заговора в стране, с раскрытием которого была бы ясна огромная роль и заслуга Ежова и Фриновского перед лицом ЦК. Как известно, это им удалось» [171].

Радзивиловский сообщил, что, конкретизируя это указание Фриновского, сам Ежов дал ему поручение немедленно приступить к допросу арестованного бывшего начальника ПВО РККА Медведева и «добиться от него показаний с самым широким кругом участников о существовании военного заговора в РККА. При этом Ежов дал мне прямое указание применить к Медведеву методы физического воздействия, не стесняясь в их выборе… Медведев был арестован по распоряжению Ежова без каких-либо компрометирующих материалов, с расчётом начать от него раздувание дела о военном заговоре в РККА» [172].

Как рассказал на допросе в 1938 году (за несколько месяцев до ареста Ежова) бывший начальник охраны НКВД Дагин, участникам будущего процесса по делу Тухачевского устраивали очные ставки, на которых присутствовали члены Политбюро. Об этих очных ставках «заранее предупреждали всех следователей, которые не переставали „накачивать“ арестованных вплоть до самого момента очной ставки. Больше всех волновался всегда Ежов, он вызывал к себе следователей, выяснял, не сдадут ли арестованные на очной ставке, интересовался не существом самого дела, а только тем, чтобы следствие не ударило лицом в грязь в присутствии членов Политбюро, а арестованные не отказались бы от своих показаний» [173].

В уже упоминавшемся заявлении Фриновского на имя Берии от 12 апреля 1939 года подробно раскрывался механизм получения фальсифицированных показаний и роль Ежова в создании этого механизма. Фриновский писал, что следственный аппарат НКВД был разделён на «следователей-колольщиков», просто «колольщиков» и рядовых следователей. «„Следователи-колольщики“… бесконтрольно избивали арестованных, в короткий срок добивались от них „показаний“ и умели грамотно, красочно составлять протоколы допросов… При таких методах следствия арестованным подсказывались фамилии и факты. Таким образом, показания давали следователи, а не подследственные. Такие методы Ежов поощрял».