Конец пути

— Я думал, что это легенда. Мать продает его Харрасим, Молчаливым. Это орден культа Подземной. Кулак храма. Шпионы и убийцы. Когда при власти моего деда храмы культа Праматери стали терять власть, их призвала Мать Атма, чтобы они сражались с императорскими чиновниками за то, что ранее принадлежало храму. Молчащие были как раз для таких дел. Фанатичные и непобедимые, с силой Деющих — так, по крайней мере, гласили слухи. Якобы жрицы и жрецы покупали детей в бедных кварталах, выставляли их под силу имен богов и дрессировали в монастырях, пока те не делались храмовыми шпионами. Я слышал, что отец моего отца выбил их до последнего, но уверенности в таком не было. Это была война в темноте и молчании, ведущаяся людьми, которых никто не видел. Об этом писали поэмы, ставили спектакли, но никто не знал, что в них сказка, а что нет. Этот наш наверняка не летает по воздуху и не умеет проникать сквозь стены. И, насколько я знаю, шпионы моего деда тоже не порхали как бабочки.

Появился зал, полный грязных, одетых в рванину детей, что дрались за кусок хлеба. Несколько старших методично мучили орущего Багрянца.

— Кто-то говорит: «Вы должны быть первыми. Всегда первыми. Иначе в вас нет смысла». Это жрица. Судя по ожерелью, сама Атма. Согласно легенде, это было ожерелье из человеческих зубов. Теперь она кричит: «Азина не ведает милосердия к слабым. Вы должны быть как Лунные Братья. Кто слаб, станет кормить остальных».

Сцены менялись, словно в калейдоскопе. Склизкие подземные коридоры и пещеры, подвалы и мрачные каменные стены какой-то горной крепости, карканье птиц и клубящиеся по небу темные тучи. И во всех сценах кто-то мучил Багрянца, смеялся и издевался над ним. Над бессильным, окровавленным и плачущим.

— Но он бы не выжил в секте, оставайся он лишь жертвой, — заметил Драккайнен.

— Наверняка. Должен был побеждать и развиваться, но он этого не помнит, — ответил Фьольсфинн. — Не в «выжималке». Этот зал действует как воплощенная депрессия.

Багрянца прижигали факелом.

— Голос говорит: «Ты должен стать бесчувственен к боли. Если поддашься ей, будешь слаб. Станешь мясом для тренировки остальных. Один — ничто».

Его растянули на каменном столе лицом вниз, а голый жрец в маске, напоминающей череп зубастого оленя родом из ада, грубо и методично насиловал его большим железным фаллосом, привязанным к бедрам.

— «Ты познаешь боль, которую в треснувшем мире дочери земли должны выносить ежедневно», — перевел Филар.

Картинки менялись быстро, но все были жутковатыми. Попеременно крики, кровь, темнота, боль и отвращение. И снова крики. Отчаянные, испуганные, бесконечные.

— И с чего бы все это позволило создавать идеального агента? — спрашивал Драккайнен. — Он же должен в конце концов сойти с ума или совершить самоубийство. Меня тоже учили, но с железным хером ко мне никто и подойти не смел. Не вижу тут ничего, кроме бессмысленной жестокости.

Фьольсфинн покачал головой.

— Это не фильм. Мы не смотрим доклад о его обучении — только проекцию самых глубинных страхов. Полагаю, что даже не все это происходило на самом деле.

— То, что мы только что видели, как раз возможно, если он должен был достигнуть посвящения, предназначенного для высших жриц, — заметил Филар.

Все это тянулось долго, и казалось, что сценки набирают скорость и постоянно ускоряются, будто центрифуга для тренировки космонавтов.

Время шло. Они сидели в молчании, обстреливаемые криками, плачем и снова отчаянным скулежом.

Багрянец лежал, свернувшись в клубок, с головой, укрытой руками, и орал, а вокруг него пульсировал стробоскопический ужас, атакуя его десятками образов. Но это вовсе не был монотонный ор боли и ужаса — это была вполне различимая фраза.

— Что он там кричит? — спросил внезапно Драккайнен.

— Кричит: «Спаси меня, Ульф», «Спаси меня, Ульф». Раз за разом.

— А откуда ему известно твое имя? — удивился Фьольсфинн.

— А он как раз его узнал. Зерно начало действовать, — загадочно сказал Драккайнен, выстукивая трубку об пустую глиняную кружку. — Можешь влиять на то, что там происходит? Пересылать собственные образы?

— Да, — ответил норвежец. — По крайней мере, должен бы.

Он подошел к пульту, после чего поднял встроенную деревянную крышку, под которой показалась отполированная зеркальная поверхность, вырезанная в точности по контурам его лица, вместе с наростами в форме башен на черепе, а по сторонам находились углубления, отвечающие по форме его ладоням. Фьольсфинн встал на колени на обитый кожей порожек, а потом старательно вставил руки в углубления.

— Что ты хочешь делать? — спросил норвежец Драккайнена.

— Сперва поставь на паузу «выжималку». Пусть он останется в тумане, пустоте и тишине. Подержи его так пару минут. Потом пусти ему какие-нибудь пропагандистские кусочки из той своей религии, потом покажи всякие чудеса Ледяного Сада, а в конце из тумана выходим мы оба: сверкающие, разодетые, бритые и немного пьяные. Такие, чтобы просто «ах!». Это можно сделать, или программа переиначит все в кошмар?

— На ручном управлении — можно. Сначала я должен остановить это.