Конец Распутина (воспоминания)

– А ты чего так мало пьешь? Вина, что ли, боишься? Оно-то самое лучшее лекарство будет. От всех болестей вылечивает и в аптеке не приготовляется. Настоящее Божье средство, и душе, и телу крепость придает. A меня Господь Бог такой силой наградил, что предела этому нет. А знаешь ты Бадмаева? Ужо познакомлю тебя с ним. Вот у него лекарства какие хочешь, вот уж это настоящий доктор. Что там Боткины да Деревенки – ничего они не смыслят: пишут всякую дрянь на бумажках, думают, больной-то поправляется, а ему все хуже да хуже. У Бадмаева средства все природные, в лесах, в горах добываются, насаждаются Господом Богом и, значит, Божеская благодать в них.

– Григорий Ефимович, – перебил я Распутина, – а что Государя и Наследника тоже лечат этими средствами?

– Как не лечат. Даем им. Сама[9] и Аннушка[10] доглядывают за этим. Боятся они все, что Боткин узнает, а я им и говорю: коли узнает кто из ваших докторов про эти мои лекарства, больному, за место пользы от них, только большой вред будет. Ну, вот, они и опасаются – все и делают втихомолку.

– Какие же это лекарства, которые вы даете Государю и Наследнику?

– Разные, милый, разные... Вот ему Самому-то дают чай пить и от этого чаю благодать Божия в нем разливается, делается у него на душе мир, и все ему хорошо, все весело – да, ай люли малина. Да и то сказать, – продолжал Распутин, – какой же он Царь-Государь? Божий он человек. Вот, ужо, увидишь, как все устроим: все у нас будет по-новому.

– О чем вы говорите, Григорий Ефимович. Что будет по-новому?

– Ох, уж больно ты любопытный. Все бы тебе знать, да знать... Придет время, все сам узнаешь.

Я никогда еще не видел Распутина столь разговорчивым. Очевидно, выпитое вино развязало ему язык. Мне же не хотелось упускать случая выведать от этого преступного «старца» возможно подробнее весь его дьявольский план. Я предложил ему еще выпить со мной. Мы долго молча наполняли наши стаканы. Распутин залпом опустошал свой, а я делал вид, что пью: подносил стакан ко рту и ставил его нетронутым на стол за вазой с фруктами, которая стояла между нами. Таким образом, Распутин пил один.

Когда одна бутылка крепкой мадеры была выпита, мой собеседник поднялся и, шатаясь, подошел к буфету за второй. Я опять наполнил ему его стакан, все так же делая вид, что наливаю и свой.

Осторожно возобновил я прерванный разговор:

– Григорий Ефимович, помните, вы мне недавно говорили, что хотите сделать меня вашим помощником. Я согласен вам помогать, но для этого мне необходимо знать, что вы надумали. Вот, например, вы только что говорили, что все будет по-новому, а как и что – я не знаю.

Распутин пристально посмотрел на меня, прищурился и, немного подумав, сказал:

– Вот что, дорогой: будет, довольно воевать, довольно крови пролито; пора всю эту канитель кончать. Что, немец разве не брат тебе? Господь говорил: «люби врага своего, как любишь брата своего», а какая же тут любовь?.. Сам-то[11] все артачится, да и Сама[12] тоже уперлась; должно опять там кто-нибудь их худому научает, а они слушают... Ну, да что там говорить! Коли прикажу хорошенько, – по-моему сделают, да только у нас не все еще готово.

Когда с этим делом покончим, на радостях и объявим Александру с малолетним сыном, а Самого-то на отдых в Ливадию отправим... Вот-то радость ему огородником заделаться! Устал он больно, – отдохнуть надо, да, глядишь, там в Ливадии-то, около цветочков, к Богу ближе будет. A y него на душе много есть чего замаливать; одна война чего стоит – всю жизнь не замолишь!..

Коли не та бы стерва[13], что меня тогда пырнула, был бы я здесь и уж не допустил бы до кровопролития... А то тут без меня все дело смастерили всякие там Сазоновы, да министры окаянные; сколько беды наделали!

А сама Царица – мудрая правительница, вторая Екатерина. Уж небось последнее-то время она и управляет всем сама, и погляди: что дальше, то лучше будет.

Обещалась перво-наперво говорунов[14] разогнать. К черту их всех! Ишь, выдумали что, против помазанников Божиих пойдут. А тут их по башке и стукнем. Давно бы их пора к чертовой матери послать... Всем, всем, кто против меня кричит, худо будет!!

Распутин все больше и больше горячился. Возбужденный вином и своими замыслами, он, казалось, и не думал ничего скрывать от меня:

– Я точно зверь травленый: все меня загрызть хотят... Поперек горла им стою. Все аристократы... За то народ меня уважает, что в мужицком кафтане, да в смазных сапогах у самого Царя, да у Царицы советником сделался. На то воля Божья! И дал мне Господь силу: все вижу, да знаю, кто что замышляет...

Вот недавно от генерала Рузского приходят ко мне, а я им прямо в лицо: «зачем, говорю, пришли?». Ну, да уж обещал устроить; хороший он человек.

Просят все меня евреям свободу дать... Чего-ж, думаю, не дать? Такие же люди, как и мы – Божья тварь.