Конец сказки

Когда Красная Армия аннексировала Буковину[96] в сороковом, дед Орест (в то время, естественно, никакой не дед) был среди тех, кто встречал красноармейцев хлебом и солью. «Долой гнет румынских бояр!», – вопил Орест, вдыхая поднятую советскими бронемашинами пылищу. Последовавшего за освобождением года с лихвой хватило, чтобы превратить Ореста в закоренелого антикоммуниста, воспринявшего гитлеровский блицкриг, будто манну небесную, как единственный шанс вырваться из-под большевистского сапога. Векторы устремлений Ореста и нацистов совпали, на короткое время, он вступил в УПА, которой вскоре довелось сражаться на два фронта – и против красных, и против красно-коричневых. Когда советские танки вернулись вспять в виде неодолимой, всесокрушающей ремиссии, Орест бежал на Запад, рассчитывая либо затеряться в послевоенной Европе, либо уплыть в Южную Америку, либо сдаться на милость союзникам, которые представлялись ему гораздо симпатичнее коммунистов. Была еще мысль застрелиться, но Орест ценил жизнь, полагая, что какая ни досталась, а вторую все равно не дадут. Относительно союзников Орест снова крупно просчитался, он не был крупным фашистом, и поэтому не представлял в глазах союзников никакой ценности. Англичане выдали его НКВД, вместе с белогвардейцами, казаками и солдатами генерала Власова. Орест очутился в Дальлаге. Каким чудом ему удалось выжить в сталинских лагерях смерти, он не рассказывал никому, а, вернувшись в Дубечки уже при легендарном Застое, мечтал только о том, чтобы тихо умереть на родной земле. Поселившись на отшибе, неподалеку от родового гнезда Бандур, дед Орест держался ниже травы, тише воды, тем не менее, Андрей в детстве боялся его до смерти, главным образом из-за своего деда, который прошагал от Сталинграда до Берлина, имел полную грудь орденов и, по вполне понятным причинам, не переносил бандеровца на дух.

Долгие годы, прожитые впоследствии по соседству, ничего не изменили во взаимоотношениях двух дедов. Даже на склоне лет оба ветерана держались враждебно, хоть и избегали конфликтов, обходя друг друга десятой дорогой, когда шли получать одинаково куцые пенсии в сельсовете.

«Прямо Кощей не у дел, – невольно промелькнуло у Атасова, после того как они, перемахнув убогий плетень, вошли в дом через покосившуюся дверь, стукнув пару раз для приличия. Андрей пояснил Атасову, что дед давно глухой, как тетеря. Старик стоял у окна, когда приятели переступили порог, он обернулся к ним. Глухой или нет, а сразу почувствовал незваных гостей. Встретил пристальным взглядом удивительно живых и ясных голубых глаз, совершенно не гармонировавших со сморщенным лицом и изможденным телом. Столкнувшись с этим пронзительным взглядом, Атасов, от неожиданности, замер, с открытым ртом. Как и полагается хорошему товарищу, он собрался взять инициативу на себя. Дед Орест избавил Атасова от необходимости задавать вопросы, произносить которые у него не поворачивался язык.

– Бандура-младший пожаловал, – шамкая беззубым ртом, сказал старик. Удивления в голосе не чувствовалось, скорее – сожаление, если на то пошло. – Какой богатырь вымахал… – дед Орест вздохнул, покачал головой, увенчанной редким белым пухом, который торчал клочьями, в разные стороны. Сморщенное лицо стало печальным, и Атасов понял, что сейчас они услышат приговор. Андрей тоже почувствовал это и смертельно побледнел.

– Эх, – вздохнул старик горестно, – совсем немного тебя отец не дождался.

Это было все. Стало ясно, что Атасов оказался неправ, Бандура-старший не постучит в дверь, не скажет, слегка смущенно, что мол, возился в гараже с газосваркой, и вот теперь придется отстраиваться, но это не беда, раз приехал сын. Или нечто подобное. Ноги подогнулись, Андрей повалился на лавку возле печи.

– Как это случилось, отец? – спросил Атасов. Эти слова оказались последними из тех, что смог расслышать Андрей.

* * *

Тема, ты вызвал машину из гаража? – Елизавета Карповна металась по квартире, рассовывая в дорожные сумки милые сердцу безделушки. Сумки были не безразмерными, ценных вещей – слишком много. Китайская ваза необычайной красоты эпохи династии Цинь[97]

оказалась втиснута между иконой «Богоматери с младенцем» и толстенным фолиантом «Псалтыря» позапрошлого века в окладе с фрагментами из жизни святых. Когда сверху легла античная амфора, ваза эпохи Цинь хрустнула. Елизавета Карповна ругнулась матом, хоть обыкновенно не позволяла сквернословить при себе другим.

– Хватит, гм, копаться, Лиза! – прикрикнул из прихожей Артем Павлович. Он тоже был на взводе.

– Да не зуди ж ты под руку! – взвилась олигархша, безуспешно пытаясь застегнуть молнию.

– Брось свои тряпки бестолковые! – Поришайло буквально на физическом уровне ощущал, как безжалостно истекает время. Он задыхался, казалось, вместе с драгоценными минутами из квартиры литр за литром вытекает кислород.

– Сам ты тряпка! – взвизгнула женщина, пробуя утрамбовать содержимое сумки. Снова раздался хруст.

– Нет! – она всплеснула руками. Потеря казалась невосполнимой.

– Брось, гм, дура, кому сказано! – его терпение лопнуло.