Конец старых времен

Я его проучил, — сказал адвокат Михаэле, — ну и хватит заниматься этим пустобрехом. Впрочем, он меня даже рассмешил. Нет, нет, язычок у него подвешен отлично! А может, он и впрямь знавал лучшие времена.

Что до этого, — вставил Рихтера, — то я уверен, что он князь. По нему сразу видно! Никто другой так не сумел бы!

Чего не сумел? — переспросил пан Якуб.

Браниться и отваливать чаевых в десять раз больше обычного, — ответил лесничий и подозвал одного из лопоухих лакеев, который держал на ладони дукат с дырочкой.

Кто дал тебе этот дукат? — спросил его Рихтера, и когда малый ответил, что монету подарил ему князь Мегалрогов, лесничий принял вид адвоката, выигравшего процесс.

Теперь уже никто ничего не понимал. Одни заговорили в пользу князя, другие против, но этих становилось все меньше и меньше. В числе гостей был какой-то глухой господин — тот кричал, как в лесу. Подозреваю, он и знать не знал, в чем дело, но, расслышав-таки имя полковника, принялся повторять его, громко требуя, чтоб того вернули. Пан Якуб похлопал глухого господина по плечу и присоединил свой бас к его голосу. Тогда мой хозяин произнес:

— Хорошо!

И не успел он дать знак, как Марцел уже выбежал из дому, зовя во все горло:

— Князь! Господин полковник!

Мы слышали его удаляющийся голос. Лакеи — которые по лакейской привычке прислушивались к тому, что при них говорится, — тоже все с готовностью кинулись за князем (ибо каждый из них воображал, что и ему достанется дукат), по никто не мог догнать Марцела. Со всех ног мчался мальчик по лиственничной аллее, и крики его удалялись.

Я оглядел присутствующих дам и мужчин и, право же, отдал бы тогда за славную улыбку почти столько же сколько полковник раздавал беспричинно. Похоже, мы зашли слишком далеко. Дамы хранили молчание, мужчины стояли как в воду опущенные. От непринужденного веселья охотников не осталось и следа. Ставлю сто против одного, что хозяину моему вдруг стало жалко так безбожно убивать время. Он любил покой и точный расчет, а в том, сколько сегодня было съедено и выпито, не разберется ни виночерпий, ни повар. (Полагаю, слуги промачивали горло на счет полковника и набили желудки, как на крестинах.)

Знаком ли вам тот отвратительный привкус застолий, когда пир окончен и люди поднимаются с мест? В ушах у вас жужжит еще какая-нибудь обмолвка соседа, вы не прочь осушить еще бокальчик, еще вспоминается вам одна славная песенка — но остальные уже мечтают увидеть себя над умывальником, с зубной щеткой в руках. Вам еще хочется, хлопнув себя по бедрам, во все горло затянуть «Три пряжки» или «Кто не пьет, тот глуп как пробка», но у всех окружающих лица уже на два подбородка длиннее, и на них блуждает неуверенная ухмылка, которая портит вам настроение.

В подобных случаях я повторяю себе, что зря потерял день. С такими сотрапезниками далеко не уедешь. Гром их разрази, ну и оставались бы дома за печкой, не путались бы в игру, достойную исключительно людей благородной и бурной крови. Пусть горит, чему суждено сгореть! Впрочем, из-за этого я не стану грустнее ни на одну бутылку. Но мне чего-то будет не хватать, если я не увижу, как взлетает последняя искорка. Я хочу отправляться домой веселее, чем пришел, и к этой цели устремлено все поварское искусство, все содержимое винных подвалов. Тот же, кто ест и пьет в компании из иных побуждений, — просто обжора и пьяница или тихоня, что вдвойне хуже. Мой прежний хозяин, герцог Пруказский, был скряга, но он ржал от наслаждения, если ужин удавался так, как я это понимаю. Что угодно, только не половинчатость! И если я что-то делаю, то дай бог мне всегда делать это так же до конца, так же без остатка, с той же смелостью и неукротимостью, как старый герцог. Видит бог, он сомневался во всем на свете, только не в себе самом, и никогда не сожалел о своих поступках. Я научился уважать эти черты его характера. В них сказывался некий аристократизм.

Живо помню я и приятельниц моей матушки, которых она подбирала на Летенском рынке. Дамы те были из того же теста, что и герцог: полнокровные, крикливые, бранчливые — зато за каждое их слово вы могли поручиться головой. Они говорили, что думали. Не умолкали на полуслове, не терялись, стояли на земле не одной ногой, а обеими, прочно. С тех пор и полюбились мне люди этого склада. Пан Стокласа, конечно, не походил на них. Вот и сейчас — он долго не мог сообразить, что делать. Ехать домой? Ждать князя? Или сесть за стол? Мне даже противно стало.

Вернулся Марцел ни с чем.

— Я добежал до самого низа, — доложил он с укором во взгляде, — но полковник, верно, пошел в другую сторону. И больше он не вернется.

Видели бы вы, какое разочарование отразилось на лицах гостей, когда мальчик договорил! Настроение совсем упало. Все, признавали они это или нет, испытывали неловкость и смущение, словно они опрокинули солонку или нечаянно прорвали перину.

«Милый друг мой, — обратился я мысленно к князю, — видели бы вы, как огорчили вы нас своим уходом, видели бы вы, до чего опечалены дамы!»