Конец старых времен

В отличие от меня князь не чувствовал за собой вины. Высоко подняв томик Банделло и отставив его подальше от глаз, он начал звучным голосом читать рассказ под заглавием «Наука любви». Должен признать, на итальянском он говорил бегло и декламировал с таким сдержанным жаром, с таким чувством интонации и ритма, как то умеет делать один во всей Чехии поэт-сюрреалист, с которым я встретился много позднее в окрестностях Винчентино.

Дочитав до десятой строчки, князь перешагнул через сваленные книги и принялся расхаживать по библиотеке. Затем он взял Михаэлу под руку, заставив и ее прогуливаться вместе с собой. Я видел, что трудно устоять перед князем. Он все читал, перемежая чтение смехом или короткими замечаниями, и снова брался за Банделло, который, казалось, оживал в его устах. В конце концов князю удалось рассмешить Михаэлу, и они удрали вместе, оставив Банделло в моих руках.

Пока я приводил в порядок книги и развешивал картины, князь учил нашу барышню какой-то карточной игре. Всякий раз, когда я, занимаясь своим делом, вспоминал о князе, меня охватывала злость. «В жизни твоей, — говорил я себе, — в жизни твоей, Бернард, не трудился ты столько, как нынче. А почему? По чьей милости? По милости какого-то ненормального! По милости человека беспутного, который, навалив на тебя столько работы, еще целует в губы Корнелию! Твою Корнелию!»

Я горько упрекал себя за то, что не проучил князя. Почему я вел себя как осел? Да еще разыскивал для него Банделло! Все это изрядно терзало меня, ибо Корнелия была красивой и веселой девушкой с равнин.

У меня есть основание полагать, что она относилась ко мне благосклонно. Жила Корнелия в комнатке, выходившей непосредственно на лестничную площадку. Порой, когда в замке гасли огни, меня охватывало желание переброситься с ней словечком-другим, и тогда я прокрадывался по длинным коридорам, чтобы, придерживаясь в темноте за стены, выбраться к лестнице. Отсюда шестнадцать ступеней вело к этой самой площадке, на которой обитали ключницы. Здесь здание образовало выступ, выдающийся во двор. Дверь с площадки палево вела к Корнелии, а напротив нее жила старушенция по имени Вероника, и я старался не дышать, ибо у проклятого создания был злой язык. Я проскальзывал к Корнелии так бесшумно, как только умел, но, очутившись в ее комнатке, мог отпустить узду своей радости, ибо стены замка невообразимо толсты. Тут я брал руку Корнелии в свои ладони и говорил с ней голосом, то затихающим, то громким. Корнелия в ответ запускала свои пальчики в мои щетинистые волосы и обращала ко мне такие слова: «Ах ты дурачок, ах ты ослик, плут ты этакий, ни на что не годный — прямо ешьте меня мухи с комарами!»

Я закрывал ее уста поцелуями, ибо этим сладким укорам не было конца.

Почему она так себя вела? Зачем донимала меня подобными эпитетами? Она вбила себе в голову, что я просто жалкий приживал и нет у меня ничего прочного.

Такие выражения укоренились в устах женщин из народа. Помню, подобные же упреки часто витали над учениками школ изобразительных искусств. То же самое говаривала и матушка моя длинноволосым ваятелям, предсказывая им жизнь, полную невзгод. Я же от названных юношей научился презирать подобные мнения.

Корнелия, правда, не думала о замужестве, тем не менее ей было бы по душе, если б я сделался водителем наемной автомашины или бросил якорь в Крумлове, скажем, в качестве владельца галантерейной лавочки. Такие ее речи я оставлял без внимания, однако ныне, когда я уже стар, я понимаю, что в ее советах таилось здравое ядро.

Но в те поры (будучи юношески безрассудным) я только смеялся. Беседы наши кончались вздохом. Тут я, сунув голову ей под мышку, целовал ей волосики или, упершись ладонями в ее плечи и ухватив зубами ленточку, завязанную под горлом,] откидывал голову до тех пор, пока не обнажались перси Корнелии. Это бывало сигналом к тревоге.

Сладостные воспоминания начисто отбили у меня охоту работать. Я был бы рад увидеть себя в постели Корнелии и воображал тысячи безумств. Занятый такими мыслями, стоял я, склонив голову, над разбросанными книгами. И тут вдруг вспомнилось мне, как держал себя князь Алексей с Корнелией и как вспыхнули глаза у барышни, когда он взял ее за подбородок. Я снова стал опасаться, что потеряю подругу.

Около пяти часов в библиотеке неожиданно появился Марцел — он принес мне вечернюю почту. Приняв письмо, я поблагодарил его.

— Не знаете, где князь? — спросил меня мальчик. Я резко ответил, чтобы он не приставал ко мне с этим авантюристом. Марцел так и застыл, разинув рот, и смотрел на меня с таким выражением, словно я на его глазах совершил тяжкий грех.

— А вы осторожнее! — выговорил он наконец, прикладывая палец к губам. — Если князь узнает, как вы о нем отзываетесь…

Я перебил его, герцогским жестом указав на дверь и прибавив, что так же поступлю со всяким, кто помешает мне в научных занятиях.

Затем я сильным рывком разорвал конверт. Меня ожидали дурные вести. Сестра моя Андела писала о семейных делах.