Конец света: первые итоги

Начиная с «Болот» литература обрела право на интерпретацию. Искренность желательна, но не обязательна; время от времени, если не слишком злоупотреблять исследованием адских глубин (что может быть ужаснее, чем писатель, созерцающий самого себя в процессе письма!), допускается уверовать в то, что читатель наделен умом, и с улыбкой порассуждать о достойном всяческой жалости уделе тщеславного писаки. В 2011 году читают не так, как читали в 1895-м, и этим мы обязаны в том числе «Болотам». Бертран Пуаро-Дельпеш даже опубликовал текст, озаглавленный «Я пишу „Болота“», в котором живо доказал, что читать и писать — это одно и то же. Есть книги, которые учат нас, что читателю тоже необходим талант. «Болота» сделали невозможным невинное, ленивое, наивное чтение; эта книга — «Жак-фаталист» нашего времени. С тех пор вышли сотни тысяч романов, авторы которых пытались повторить сделанное Жидом. Как много вам довелось прочитать книг, герой которых занят тем, что пишет книгу? Но ни одному из эпигонов не удалось воспроизвести гениальную иронию Жида: текст молодого автора (созданный в 25-летнем возрасте) одновременно стал и его лебединой песней. Как и все шедевры, «Болота» — одновременно и старт и финиш. «Болота» не могут быть ничем, кроме «Болот», — эклектичной, несовершенной и пустой книгой и вместе с тем — самой логичной, самой лучшей и самой необходимой в моей библиотеке. «На зыбком песке мы построили тленные храмы».

//- Биография Андре Жида — //

«Я всего лишь маленький мальчик, которому весело, и одновременно — протестантский пастор, которому скучно». В литературе Андре Жид — прежде всего ниспровергатель основ. Но он же — символ лысого старика писателя с пледом на коленях, чего не объяснишь иначе, нежели недоразумением. Этот гугенот родился и умер в Париже (1869–1951) и стал одним из первых авторов, открыто заявивших о своем гомосексуализме, хотя многие другие предпочли всю жизнь таиться (Пруст, Мориак, генерал де Голль — шутка). Основатель «La Nouvelle Revue Française» (NRF), хоть он и воплощает образ великого буржуазного писателя, от которого всякого порядочного панка воротит с души, но все его творчество буквально вопиет об обратном: свобода, способность менять мнение (в 1937 году вышли «Поправки к „Возвращению из СССР“»; «Retouches à mon retour de l’URSS», за 25 лет до Солженицына обличавшие злодеяния сталинизма), педофилия, уличный язык — вот его отличительные черты. Нобелевская премия по литературе, которой он был удостоен в 1947 году, явилась данью уважения его возрасту. Никто не может нам помешать из всего его творчества отдать предпочтение «Дневнику» — за тонкость анализа и искренность. Но «Болота» («Paludes», 1895) — это подлинное чудо, «Если зерно не умрет» («Si le grain ne meurt», 1926) — один из лучших автопортретов французского языка, «Подземелья Ватикана» («Les Caves du Vatican», 1914) — роман, впервые сформулировавший понятие бессмысленного поступка (Лафкадио совершает немотивированное убийство Амедеи Флерисуар: «Человеческая жизнь? Что за пустяк!»), кстати сказать, за 40 лет до появления «Постороннего» Камю.

Номер 2. Пауль Низон. Год любви (1981)