Конец света в Бреслау

— Среднего роста, рыжий, коренастый, — Мок сосредоточился, пытаясь отыскать в памяти какую-то характеристику Смолора. — В старой, поношенной шляпе. Он был пьян или, по крайней мере, выпивший.

— Да, я видел сегодня такого господина, около шести часов, — Урбанек переживал во второй раз сегодня платоновскую анамнезу (потерю памяти). — Был у Митци.

— В какой комнате работает эта Митци? — Мок вытащил из кармана помятую папиросу и попытался придать ей правильную форму

— Теперь она с клиентом, — портье заколебался и добавил прекрасно освоенным непринужденным тоном, оскорбляя произносимое вымученным оскалом крупных, неровных зубов: — Уважаемые господа, посмотрите нашу сенсационную художественную программу. Через минуту будет выступать Жозефин Бейкер. С голым бюстом. Есть на что посмотреть. Когда Митци будет свободна, я пришлю за господами рассыльного кнопок. Прошу занят мою служебную ложу. Официант господ проводит… А может, господа захотят заказать шнапс за мой счет? И очень прошу вас, господин советник, — вы никому не говорите об этих папиросах. Мы хотим немного заработать… Девушка копит деньги на лучшее будущее… Она достойна лучшего будущего… Правда…

— Будет хорошо, если она накопит на венеролога, — буркнул Мок и отодвинул портьеру. Урбанек глянул на него без выражения и вернулся к своим молитвам.

Мок и два его товарища были проведены в служебную ложу услужливым обером, который всю зарплату тратил на помаду для усов. Мужчины, не снимая шляпы и пальто, начали рассматривать клиентов варьете. На сцене танцевали, обнимались и отскакивали друг от друга две актерки в плотно обтягивающих платьях. Некоторые гости были очень оживлены и вторили им с жаром. Какой-то тучный мужчина наклонялся в стороны и, дирижируя большой сигарой, пел с таким воодушевлением, что золотая цепочка чуть не разрывалась на его вздутом животе. Он помнил, однако, только первые слова песенки: «Wenn die beste Freundin mit ner besten Freundin…»[11]

Официанты крутились, развязывая связки вайсвурстов (белых телячьих колбасок) и звеня бутылками. Испуганный обер тряхнул жесткое от крахмала полотенце и поставил перед Моком бутылку силезской водки, тарелку с дымящимся картофелем и поднос, на котором нарезанная грудка утки купалась в клюквенном соусе. Отточенным жестом наложил мужчинам по несколько кусков и отошел танцующим шагом. Актерки собрали овации, зрители извергали дым из сигар, а Мок занялся поеданием утки, поливая ее каждую минуту замороженной водкой. Цупитца, крепко сложенный товарищ советника, вторил ему в этом действе, в то время как Вирт, невысокий мужчина с лисьим лицом, не выпил ни капли. Это был человек с богатыми способностями воображения. Всякий раз, когда он чувствовал запах алкоголя, перед ним стояла какая-то копенгагенская закусочная, в которой он слишком много выпил и — вместо того чтобы убегать — излишне воспринял придирку со стороны итальянских моряков и только своему другу, немому Цупитце, обязан жизнью. Всякий раз, когда он ощущал запах водки, он вспоминал портовые посиделки, в которых вместе с Цупитцой брали деньги у контрабандистов, и бордели, где из-за щедрости их принимали с распахнутыми руками. Сегодня в своей компании в надодранском (немецкая — штеттинская, западная, Померания) речном порту, которая была лишь прикрытием для бандитской процедуры, он не позволял пить ни одному из подчиненных. Таким образом, Цупитца воспользовался шансом и выпивал бокал за бокалом.

Внезапно погас свет, и раздался звук там-тамов. Звук нарастал, и прожекторы зажглись один за другим и заметались светом по потолку, который — по образцу берлинского «Wintergarten» — был ночным небосклоном с серебряными звездами. Прожекторы, как по команде, в один момент обвели сцену. В лучах света торчали пальмы, а танцовщица, одетая только в юбку из листьев, подскакивала в бешеном темпе. Ее окрашенная в черное кожа быстро покрылась капельками пота. Резкие подрагивания выдающейся груди блестяще вписывались в ритм тела танцовщицы и западали глубоко в память вроцлавских обывателей. Никто не обращал внимания на дрянную псевдоэкзотическую стаффаж (ожившую фигуру). Каждый в мыслях прижимал танцовщицу к пальме, двигал бедрами и ее насиловал. Это сопровождалось криком обезьян, доносящихся из мощных труб патефонов, стоящих перед сценой.

Шепот рассыльного вернул Мока в реальность. Поманил пальцем и еще раз насторожил ухо. «Комната 12», — вспомнил он и дал знак Вирту и Цупитце. Они вышли из ложи, оставив стынущую утку, согревающуюся водку и распаленных степенных отцов семейств. Когда они оказались около портерной, Урбанек выскочил в ужасе и извиняющимся жестом развел руки.

— Прошу прощения, — запричитал он. — Рассыльный Ягер сообщил господам, что Митци свободна, а тем временем гость вышел и заплатил за дополнительные полчаса. Я не мог ему отказать, это очень хороший клиент… Он пьян и, наверное, не оправдал надежд Митци… Господа, развлекитесь еще немного, выпейте…