Он работал авиационным инженером. В 570-м столетии были как следует налажены с полдесятка разновидностей воздушного транспорта, и сын Мэнфилда вел счастливую, продуктивную жизнь. Он женился на девушке, которую любил всем сердцем, но Мэнфилду было известно, что детей им завести не суждено.
(— Ну, хоть так, — прокомментировал Твиссел и бросил окурок в мусороприемник.
— Я же тебе сказал, что рассчитал его Диаграмму Жизни с поправкой на квантовое изменение. Я тогда не совсем голову потерял.)
Мэнфилд провел день со своим сыном. Он притворялся, что прибыл по делам бизнеса, говорил официально, улыбался вежливо и расстался спокойно. Но втайне он наблюдал за каждым движением своего сына, впитывал каждую частичку его облика, переливал в себя и проживал со всей отдачей единственный день Реальности, которая завтра (по физиовремени) должна была прекратить свое существование.
Он вернулся в Вечность и провел еще одну, последнюю, ночь в жутких терзаниях, в безуспешных поисках выхода. На следующее утро он представил Всевременному Совету свои расчеты и прошение о переводе на другую должность.
— И ты, Компьютер, помог мне, — заключил Мэнфилд.
Твиссел произнес:
— Насколько я понимаю, твоего сына в новой Реальности не оказалось?
— Почему же, — медленно проговорил Мэнфилд, — он жив. Он существует. В четырехлетием возрасте его парализовало по рукам и ногам. Сорок два года он провел прикованным к постели, при обстоятельствах, не позволяющих даже помышлять о технике регенерации нервов из 900-х. Я сотворил это со своим собственным сыном. Мой разум и мои вычислительные машины рассчитали его новую жизнь, и мое слово дало ход изменению. Я совершил несколько преступлений, но именно
9
Паника унялась, и Твиссел все сильнее укорял себя за то, что вообще поначалу поддался ей. Он тут же начал действовать, послал за Мэнфилдом, но затем дал вывести себя из равновесия: этому поспособствовала сперва заторможенность мышления Мэнфилда, а затем невротическое нежелание помогать, проявленное им.
Лишь когда Твиссел осознал, что за мрачной замкнутостью Мэнфилда кроются застарелые терзания личной вины, ему стало ясно, что инициативу пора перехватывать. Он позволил Мэнфилду выговориться, но, снова почувствовав уверенность, не торопил собеседника. Тянулись минуты. Когда Мэнфилд закончил рассказ, к Твисселу уже вернулась способность смаковать сигареты.
Он не спешил нарушать молчание. Прошло еще некоторое время. Катарсис признания выдавливал из Мэнфилда остатки давней вины.
Само собой, Твиссел, как Компьютер, разбирался в психотехнике. Интеллектуально, если не эмоционально, он способен был проследить пути разума Мэнфилда. Случившееся явилось аналогом прорыва фурункула. Твиссел подумал, что психотехникам в свое время нужно будет предоставить собственный ранг специалистов Вечности.
Наконец он тихо произнес:
— Если Вечности придет конец, твоя трагедия воспроизведется бесчисленное число раз, с участием неведомых тебе мужчин и женщин. Ты можешь предотвратить подобное.
Он выдержал паузу и продолжил:
— Тебе знакома первобытная история. Ты знаешь, что она собой представляла. В ту пору Реальность слепо следовала линии максимальной вероятности. За столетия физиовремени, прошедшие с момента основания Вечности, мы обеспечили нашей Реальности неслыханное в первобытные времена благополучие, но тем самым перевели ее на уровень, который без нашего вмешательства имел бы ничтожно малые шансы на реализацию. — Твиссел прищурился, наблюдая за молчаливым Мэнфилдом. — Если Вечности не станет, миллион лет человеческой истории мгновенно возвратится в изначальное состояние: дикости, невежества, равнодушия, убийств, нищеты. Ты, как профессионал в этой области, лучше моего осознаешь, что это значит, и решимости предотвратить это у тебя должно быть больше, чем у меня за всю мою жизнь.
Мэнфилд вскинул голову.
— Но что я могу сделать?!
Он сдался, и Твиссел это понимал. Почувствовав перемену в настроении собеседника, он тут же снялся с места и подскочил к панели управления «чайником», отправившей Купера к началу Вечности.
— Мэнфилд, подойди сюда.
Твиссел потерял в сумме час физиовремени, но за этот час купил себе шанс на спасение. Он не позволял себе отвлекаться на раздумья о том, сколь невелик может оказаться этот шанс.
Он испытывал возбуждение уже от того, что был чем-то
— Вот темпоральный контроллер, — указал он. — Это своего рода реостат, изменяющий темпоральную длину, на которой действует механизм разгона «чайника». Знай я, как все обернется, добавил бы к его схеме фиксатор, устраняющий возможность изменить настройку после первоначальной, но... я доверил такие детали Хоремму. — Он усмехнулся перекошенным ртом. — Итак, Хоремм стоял вот здесь. Замыкая цепь, он крутанул лимб. Так он мне сказал. И, если вообще что-то можно утверждать насчет его эмоций, так это что он поворачивал одной рукой темпоральный регулятор, пребывая в спазме гнева и ненависти.