Конец Великолепного века, или Загадки последних невольниц Востока

Мы причалили к главной пристани, перед большим зданием с французским флагом; однако нужно было ждать до следующего дня, чтобы нам, здоровым людям, после обязательного врачебного осмотра дали разрешение войти в этот пораженный болезнью город: над зданием морского ведомства зловеще реял желтый флаг. Но сейчас это ожидание было нам на руку. Правда, припасы наши иссякли, и это предвещало на следующий день весьма скудный завтрак.

Однако на рассвете наш флаг заметили, что доказывало справедливость совета мадам Боном, и янычар из французского консульства явился предложить нам свои услуги. У меня с собой было рекомендательное письмо к консулу, и я попросил разрешения у янычара вручить его лично. Янычар доложил об этом консулу и вернулся за мной. Он предупредил меня, чтобы по дороге я ни до кого не дотрагивался и никому не давал дотрагиваться до себя. Янычар шагал впереди и своей тростью с серебряным набалдашником прокладывал путь в толпе. Наконец мы вошли в большое каменное здание с огромными воротами, скорее похожее на окель или караван-сарай. Тем не менее это была резиденция консула, вернее, уполномоченного французского консульства, который в то же время был одним из самых богатых купцов Дамьетты, торговавших рисом.

Я вошел в канцелярию, и янычар подвел меня к своему начальнику. Я без лишних слов собирался было вручить ему письмо прямо в руки.

— Aspetta, — остановил он меня не столь любезно, как полковник Бартелеми, когда его хотели поцеловать. Он отстранил меня белой тростью, которую держал в руке. Я понял, что он имел в виду, и просто показал ему письмо. Консул, не говоря ни слова, вышел и вернулся с пинцетом; он взял им письмо, положил его на пол, прижал ногой и ловко вскрыл конверт с помощью пинцета, затем развернул его и, держа на большом расстоянии перед собой, стал читать.

Лицо его прояснилось, он вызвал чиновника, умевшего говорить по-французски, и пригласил меня на завтрак, правда предупредив, что это будет завтрак в карантине. Я не слишком хорошо понимал, как следовало отнестись к подобному приглашению, но прежде всего подумал о своих спутниках, оставшихся на фелюге, и спросил, какую еду можно раздобыть в городе.

Консул отдал распоряжение янычару, и тот вручил мне хлеб, вино и кур — продукты, через которые, как считают, не передается чума.

Бедная рабыня скучала в каюте, я велел ей сойти на берег и сопровождать меня, поскольку собирался представить ее консулу.

Увидев, что я возвращаюсь не один, консул нахмурился.

— Вы что, хотите взять эту женщину с собой во Францию? — спросил у меня чиновник.

— Возможно, если она согласится, а я смогу осуществить это намерение, пока же мы едем в Бейрут.

^{На берегах Нила}

— А вы знаете, что, попав во Францию, она станет свободной?

— Я считаю, что она и сейчас свободна.

— К тому же, если ей не понравится во Франции, вы будете обязаны отправить ее обратно в Египет за свой счет.

— Этого я не знал.

— Подумайте хорошенько. Лучше перепродать ее здесь…

— В городе, где свирепствует чума? Это не слишком благородный поступок.

— Ну, это ваше дело…

Чиновник объяснил все консулу, который в конце концов рассмеялся и решил представить рабыню своей супруге. Тем временем нас провели в столовую с большим круглым столом посередине. Здесь состоялась следующая церемония.

Консул указал мне место, сам же сел напротив, рядом с чиновником и маленьким мальчиком, наверное с сыном, которого привели с женской половины. Янычар встал справа от стола, обозначая разграничительную линию. Я ждал, что пригласят бедную Зейнаб, она сидела скрестив ноги на циновке с великолепным безразличием, словно еще находилась на невольничьем рынке. Может быть, она думала, что я привез ее сюда, чтобы перепродать?

Чиновник сообщил мне, что наш консул — негоциант, католик, уроженец Сирии и что, по обычаю, даже у христиан женщин за стол не сажают и ханум выйдет только для того, чтобы оказать мне честь.

В самом деле, отворилась дверь, и довольно полная женщина лет тридцати с величественным видом вошла в комнату и села напротив янычара на стоящий у стены стул с высокой спинкой и подставкой для ног. На ней был огромных размеров головной убор в форме конуса из желтого кашемира, расшитого золотом. Волосы, заплетенные в косы, и грудь украшали бриллианты. Она напоминала мадонну, а кожа цвета лилии подчеркивала темный блеск глаз, веки и ресницы у нее были накрашены в соответствии с обычаем.

Слуги, стоявшие вдоль стен, обносили нас одинаковыми на вкус кушаньями, разложенными в разные тарелки; мне объяснили, что эти слуги прошли карантин, так что я мог не беспокоиться, если кто-то из них случайно коснется моей одежды. Мне было непонятно, как в городе, где свирепствует чума, можно полностью изолировать некоторых людей. Впрочем, я сам представлял подобное исключение.