Конев. Солдатский Маршал

Четвёртого августа 1942 года Верховный подписал приказ Ставки ВГК о введении в воздушных армиях штрафных эскадрилий. Для многих проштрафившихся лётчиков, по разным причинам попавших под суд военного трибунала, это было спасением. А советские ВВС получили эскадрильи и целые авиаполки, способные выполнять приказы, которые до этого считались невыполнимыми.

Так майор Фёдоров стал командиром первой штрафной эскадрильи 3-й воздушной армии Калининского фронта. Через некоторое время эскадрилья выросла в смешанный авиаполк. В него входили бомбардировочные и штурмовые эскадрильи. Но основу составляли истребители. Фёдоров часто вылетал на задание сам. Позывной у него был — «Анархист».

Немцы знали о необычной эскадрилье. Не раз в бою видели их работу. Прозвали их «фалконтирами» — озверевшими соколами. В единоборство с ними вступали только опытные асы.

После войны Иван Евграфович Фёдоров любил рассказывать такую историю, связанную с «крёстным отцом» штрафной эскадрильи генералом Коневым: «Лётчиков-штрафников одели как простых красноармейцев и присвоили всем без исключения звание “рядовой”. Полномочия мне дали большие: за малейшую попытку неповиновения расстреливать на месте. Я, слава богу, этим правом не воспользовался ни разу.

Помню, командующий фронтом Иван Степанович Конев поставил перед Громовым задачу прикрыть с воздуха истребителями участок фронта в виде выступа, или “аппендикса”, километров восемнадцать.

Видимо, немецкое командование решило там создать плацдарм. Приказ Конева был такой: “Если хоть одна немецкая бомба упадёт на наших пехотинцев, приеду — отдам под трибунал…”

Составили очерёдность и стали летать “шестёрками”, барражируя над этим чёртовым “аппендиксом”[52]. Была облачность. Летали так: группа прилетает, когда у неё кончается горючее, её сменяет другая…

Вдруг звонит мне Громов:

— Кто у тебя летал в 9 часов утра?

— Ломейкин, Гришин… (мой друг). Они только что сели.

— Всю “шестерку” Конев приказал расстрелять и в 14.00 доложить об исполнении. Наши войска не были прикрыты с воздуха…

Я так думаю, что, возможно, из-за облачности пехотинцы не увидели наших истребителей. Дело принимало дурной оборот. И я говорю:

— С кем же воевать будем, если своих же под расстрел? Они четыре дня назад сбили одиннадцать самолётов. Я против это го, тем более что лётчики не виноваты…

Скоро на аэродром приезжает сам Иван Степанович Конев на трофейном “опель-адмирале”. Кроме него в машине ещё какой-то подполковник. Конев злой, настроен на скорую расправу, кричит мне: “Знаешь, кто ты такой?” Отвечаю: “Знаю — сталинский сокол”. Конев опять: “Знаешь, кто ты такой?” Приехавший с ним подполковник торопится сорвать с меня ордена. У меня “маузер” с 25 патронами. Думаю: “Кажись, приходит время застрелиться…”

Между тем Конев приказал выделить взвод автоматчиков (“расстрельная команда”). Поодаль уже вырыты могилы, не в длину, а в глубину, чтоб предатель или штрафник лежал в земле, согнувшись в три погибели. Ритуал такой казни был хорошо отработан СМЕРШем.

Несмотря на такую нервную обстановку, я, стараясь быть спокойным, в кратком докладе всё же убедил Конева, что тщательная проверка показала, что лётчики район прикрывали, прикрывали за облаками и в расчётное время, и что их с земли или блиндажа могли не увидеть… Страха я тогда не испытывал. Конев посверкал глазами, успокоился и сказал: “В первый раз отменяю своё решение”.

Мои штрафники за всё время боёв в воздухе сбили около 400 самолётов, не считая сожжённых на земле, но эти победы им не засчитывали. Фотоконтроля тогда не велось… Так и воевали “за общую победу”. Сбитые штрафниками самолёты в штабе “раскладывали” по другим полкам, что было в порядке вещей, или вообще не засчитывали. Вот и получалось: “Каков пошёл, таков и воротился”».

Что было, то было.

В другой раз Конев поинтересовался у Громова, как воюют его «озверевшие соколы».

— Да вот, воюют. Остановить невозможно, — ответил Громов. — Иван девятку сколотил. Все — асы. Осмелели. Летают за линию фронта на «свободную охоту».

— Кто им это разрешил?

— Никто. Товарищ Сталин лично дал ему позывной. Анархист! Но дерётся мастерски. Благодаря им у нас потери в воздушных боях сократились почти вдвое.

И рассказал Громов командующему вот какую историю.

Разведка в авиаполках была поставлена хорошо, и лётчики прекрасно знали расположение немецких аэродромов. «Девятка» Фёдорова вылетела ближе к вечеру. Аэродром отыскали быстро. С высоты двадцати метров бросили вымпел — банку из-под тушёнки с шестерней для веса и куском белой материи. В банке записка по-немецки: «Вызываем на бой по числу прилетевших. Не вздумайте шутить. Если запустите хоть на один двигатель больше — сожжём на земле». Немцы условие приняли. Первый «мессер» взлетел, второй. Иван кричит по рации: «Гришка, твой пошёл!» — «Есть мой!» — отвечает Гришка. Немец шасси убрал — наш уже рядом. Набрали высоту, разошлись — и бой начался. Иван первого сбил, бросился помогать товарищам.

Конев выслушал Громова молча. Рассказ ему понравился, но виду он не подал. Спросил:

— И что ты обо всём этом думаешь?