Коньяк «Наполеон»

Тогда я еще не имел всех моих сегодняшних опытов, и отношение мое к миру было куда более доверчивым, романтичным и восторженным. Войдя в редакцию, я с удовольствием вдохнул скверный прокуренный воздух. Я чувствовал себя Хэмингвэем, входящим в «Канзас Сити Стар», или Генри Миллером, явившимся начать трудовой день в Парижское здание «Чикаго Трибюн», посему газетный гнилой воздух мне нравился. В воздухе, однако, ярко чувствовался поутру один вовсе не неприятный запах. Ароматный дымок исходил от трубки старого русского интеллигента Соломона Захаровича Плоцкого. Соломон Захарович, ответственный за первую страницу газеты — за несвежие новости, — уже стучал по клавишам старого «Ундервуда», развернув «Нью-Йорк Таймс» и зажав трубку в зубах. Работал он очередями. Выбив одну очередь, он вдвигался в «Нью-Йорк Таймс» вместе с вертящимся старым креслом на колесиках. Выдувал клуб дыма. Шарил правой рукой далеко в стороне. Нащупывал бумажный стакан с кофе. Нес стакан ко рту. Иногда он опрокидывал стакан ищущей рукой, и тогда кофе быстро полз по металлическому столу по направлению к «Нью-Йорк Таймс». Бухгалтерша газеты, старая дама с папиросой, низкорослая и толстая, добрая, к слову сказать, женщина с чертами лица уличной гадалки на картах, срывалась в таких случаях с места и с губкой в руках бросалась спасать «Нью-Йорк Таймс».

Я абсолютно убежден, читатель, что все мы играем выбранные нами роли. Там, в редакции «Русского Дела», они были все невозможно кинематографичными. Каждый был типом, и каким выразительным и резким! Может быть, насмотревшись фильмов? Черт его знает… Соломон Захарович и бухгалтерша прекрасно и органично смотрелись бы в фильме «Citizen Kane», среди его третьестепенных персонажей. Моисей Бородатых, «босс», увы, не походил на Кана — Орсона Уэлса. Однако бесспорно и то, что на него не похожи и Руперт Мурдох, и Херст… Нос баллоном, брюшко над коротенькими ножками, выпучивающиеся далеко вперед из орбит глаза — какой уж тут молодой или старый Уэлс—Кан! Однако Бородатых был живуч, изворотлив и по-своему талантлив. Он прожил бурную жизнь и, если бы не война, добился бы, возможно, большего, чем владение «Русским Делом». До того как пришвартоваться в Соединенных Штатах и сделаться вначале страховым агентом, а затем сотрудником, совладельцем и владельцем «Русского Дела», Бородатых успел побывать во французских журналистах. Сам Батька Махно одарил Моисея вниманием и якобы упрашивал написать о нем книгу. Батька хотел, чтобы маленький Моисей изменил его image, убрал бы ненужные Батьке черты юдофоба и антисемита и изобразил бы Батьку идейным анархистом, каковым он как будто бы и был. Побитым Батькам верить трудно.

— А Махно правда не был антисемитом, Моисей Яковлевич? — спросил молодой журналист Лимонов у старого журналиста Бородатых. Махно волновал его воображение всегда, и мелкие детали вроде предполагаемого батькиного юдофобства вряд ли могли бы изменить его мнение.

Моисей Бородатых подернул плечами и эдак подхмыкнул.

— Я познакомился с Махно незадолго до его смерти. Он очень бедствовал в Париже с молодой женой и маленьким сыном. Батька утверждал, что хитрые большевики очернили его, представляя антисемитом намеренно, дабы переманить на свою сторону еврейские массы, активно принимавшие участие в революции. Что там действительно происходило на территории, где оперировала его армия, превышающей территории многих европейских стран вместе взятых, даже тогда, через десять лет после революции, восстановить было невозможно. Хаос и взаимные кровопускания. Я лично не сомневаюсь в том, что большевикам было выгодно представить его антисемитом. Возможно также, что отдельные банды, они же отряды, в его армии не отказывали себе в удовольствии погромить еврейское местечко… Украинцы, знаете, известные антисемиты…

— А вы ведь украинец, Лимонов? Ваша настоящая фамилия ведь украинская, Савченко?

— Савенко, Моисей Яковлевич!

— А в вас совсем нет еврейской крови, да?

— Нет, Моисей Яковлевич.

— Хм… А как же вы выехали?..

— Я же вам рассказывал, Моисей Яковлевич…

— Да-да, рассказывали, припоминаю… Жаль-жаль, такой симпатичный юноша, и в нем нет еврейской крови… Слушайте… — он понизил голос, — может быть, вы по советской привычке, знаете, боитесь признаться?..

— Ну что вы, Моисей Яковлевич, я бы вам сказал…

— Жаль-жаль…