Конкистадоры Гермеса

Мою шкуру спасла только находчивость андроида, сумевшего вовремя напугать хищника, а господин Гильгоф заслуженно схлопотал по морде — я тогда был в очень сильном расстройстве чувств. В конце концов это был первый (и надеюсь, последний) случай, когда меня пытались сожрать живьем в самом буквальном значении данных слов.

С тех пор Веня ничуть не изменился — самоуверенности, может, и поубавилось, но целеустремленный поиск неприятностей и новых ощущений остается главным смыслом жизни Гильгофа. Лежит себе тихая-мирная неприятность в тенечке, чешет пузо и никого не трогает, но тут прибегает взъерошенный от чувства азарта Вениамин Борисович, отвешивает ей роскошного пинка и с интересом ждет, что будет дальше. Причем он старается втравить в новую захватывающую аферу максимально большее число коллег, друзей и знакомых — чтоб жизнь медом не казалась.

Как утверждал император Наполеон, “гениальностью” является возможность долговременно сосредоточиться на одной цели, не испытывая при этом утомления. Веня, без сомнений, гениален — только он один способен с достойными лучшего применения находчивостью и упорством изобретать проблемы вселенской важности, из которых затем приходится долго и нудно выпутываться. Не стану клеветать, доктор никогда не уклоняется от участия в общем веселье, начинающемся вслед за очередным эпохальным открытием, однако его бурная деятельность причиняет массу неудобств другим людям. В том числе и мне.

Давайте согласимся, что мои профессиональные и служебные обязанности не предусматривают непременного участия в маргинальных экспромтах Гильгофа — мы люди простые, нам бы побегать да пострелять на свежем воздухе… Говоря серьезно, я предпочитаю не ломать голову над неразрешимыми загадками природы. Во-первых, мне это просто не нужно, каждый должен заниматься своим делом. Будет смешно, если я начну давать Вене советы в вопросах ксенобиологии, а доктор решит учить меня основам тактики боя в городе. Во-вторых, я просто опасаюсь лезть в чужую вотчину — Гильгоф может сколько угодно повторять, что на каждый трудный вопрос нужен свежий взгляд со стороны, ссылаться на несколько поданных мною легкомысленных идей, почему-то оказавшихся верными, но я все равно пребываю в некотором замешательстве.

Отказывать Вене неудобно, а помочь всерьез я не могу, да и не стремлюсь к этому — есть у меня серьезное подозрение, что доктор взялся за чересчур опасную игру с неизвестностью. Настолько опасную, что наши давние приключения на Сцилле и Геоне покажутся мирной поездкой школьников в парк развлечений…

Тем вечером несимпатичный Рене привел нас к казавшемуся вполне обычным дому в проулке между улицами Торонто и короля Луи-Филиппа. Здание не было заброшенным — в окнах первого этажа горели фонари, дверная ручка начищена, в деревянных ящиках-клумбах распускались ночные фосфоресцирующие цветы.

Постучались. Дверь открыл угрюмый молодой человек, который, ни сказав ни слова, ушел в глубину дома и больше не показывался. Мы прошли по коридору, освещенному бледным светом газовых ламп, спустились по короткой лесенке и оказались в небольшом внутреннем дворе, от силы пяти метров в поперечнике. Дворик был необычно пуст — я уже привык к тому, что в Квебеке любая свободная площадь обязательно используется в качестве палисадника. Однако у входа обнаружился только сломанный велосипед возле дальней стены и четыре синих пластиковых коробки, в которых обычно транспортируют фрукты.

— Здесь, — бросил Рене. — Проход узкий, “дыра” срабатывает, только если двигаться точно с севера на юг, видите полосу?

На каменных плитках, которыми вымостили двор, была проведена белая меловая черта и проставлены два крестика на расстоянии полуметра друг от друга.

— Ничего не чувствуешь? — повернулся доктор к Сигурду. Андроид покачал головой:

— Все сенсоры молчат. Окружающая среда стабильна.

Гильгоф сверился с показаниями своего ПМК, посмотрел на Рене, и в его взгляде явственно читалось: “Как это прикажете понимать?”

Проводник криво усмехнулся, молча шагнул на середину дворика, медленно прошел по линии и внезапно растворился в воздухе, чем вызвал вполне предсказуемую реакцию — я от неожиданности шарахнулся в сторону и громко произнес слово, в просторечии означающее женщину легкого поведения, а Гильгоф, беззвучно шевеля губами, опять уткнулся в монитор ПМК.

Затем последовал обвал самых черных ругательств — никогда бы не подумал, что интеллигентнейший Вениамин Борисович обладает настолько глубокими познаниями в казарменной лексике.

— Спустить в сортир этот искусственный интеллект! — взревел Гильгоф. Доктор побагровел так, что я испугался — не хватит ли Веню удар? — Никаких изменений в показаниях, будто ничего и не произошло! Где он? Куда он подевался, я вас спрашиваю?!