Конклав ночи. Охотник

– Что случилось? – осведомился я. – Мигрень? Похмелье?

– Дальше, – потребовал он сквозь зубы.

– Дальше – больше. Шиловские краеведы показали мне племенную станцию скота Высокая Дача. Без всякой задней мысли, просто по случаю. Ну то есть руины Высокой Дачи.

– Там все уничтожили.

– Все, да не все. Развалины раскапывали археологи, наткнулись на подвал. Очень интересный, со стойлами для крупного скота. Тот самый, где Дарья Никитична выводила своих зверушек. И где ее скосила злая судьба рукой неблагодарного ёкаря.

Если бы со мной разговаривали таким издевательским тоном, я бы не выдержал и минуты, бросился бить морду. Кирилыч терпел. А может, его и впрямь настигло похмелье после вливания жидкости.

– Ты спускался вниз? – спросил он.

– Спускался.

– И?

– И кое-кого встретил.

Игнатьев отнял руки от головы и сказал:

– Рыков. Там был Рыков. Кровь Господня, этот черт все-таки добрался до архивов Конклава.

– Почему думаешь, что он?

– Я не думаю, я знаю. Ни один ночной в здравом уме не полезет в эти подземелья. Это путь в один конец. Там смерть, Родя. А Рыков возомнил себя уберпатриархом, которому все позволено. Там был он, больше некому.

Я кивнул.

– Ладно, угадал. Только с ужасами лишку хватил. Кроме Рыкова в подвале ковырялась его жена. Никаких признаков тревоги не проявляла, скорей наоборот. Наслаждалась жизнью.

– Она человек?

– Ночная. Новообращенная.

– Была ночной и новообращенной. – Игнатьев сделал акцент на «была». – Ты все время говоришь о ней в прошедшем времени. Стало быть, сейчас Рыков – вдовец. Правильно?

– Ainsi qu'est![2] – сказал я.

– Чего?

– Говорю, так и есть. Это французский. В школе учил.

Кирилыч похмыкал.

– Ну, удивляться нечему, это как раз в порядке вещей.

– Мой французский?

– Тезка, ты когда-нибудь дошутишься. Кончай, понял.

– Ладно. Что там у тебя в порядке вещей?

– То, что Рыков привел с собой жертву, без которой оттуда ничего путного не взять. Зато, чем жертва жирнее, тем слаще плюшки. Я убил Председательницу, ушел с Кодексом. Сама Митрофанова резала низших пачками, поэтому и имела много. Рыков порешил высшего, значит, тоже получил что-то интересное.

Из-за спины появилась Мурка, обогнула меня, улеглась на ступеньки между мной и Кирилычем, протяжно зевнула. Протянув руку, я дотронулся кончиками пальцев до жесткой шерсти на ее боку и сказал:

– Может быть, и не слишком интересное. Ирочку прикончил не он.

Игнатьев мгновенно сообразил, что к чему.

– Ты?! Зачем? А впрочем, неважно. Поздравляю. Что взял?

– Ничего.

– Брось секретничать, тезка. Пустой ты бы оттуда не выбрался. Вспомни хорошенько. Наверняка ведь прихватил какую-нибудь безделушку. Красивый камешек, монетку. Коровий колокольчик, трусики покойницы…

Я отрицательно помотал головой.

– Это невозможно, – начал сердиться Игнатьев. – Врешь или недоговариваешь.

– Или, как тот царь из сказки, о чем-то в своем царстве не ведаю, – добавил я. – И это мне совсем не нравится. Мурка, подъем. Ты тоже вставай, Кирилыч, пойдешь с нами.

– Куда?

– К машине. Обнюхаешь там все. Авось что-нибудь почуешь.

– Нашел собачонку, – пробубнил Игнатьев, но все-таки подчинился.

Мы выбрались из тира, прошли через двор, где уже не осталось и следа тухлой вони от сгинувших упырей, через вечно распахнутую калитку, чьи петли намертво заржавели еще в прошлом веке, и оказались на улице.

Машину я оставил под фонарем, так что света хватало. Во всяком случае, мне. Игнатьеву свет был без надобности.

Недовольно бормоча, он осмотрел «УАЗ» снаружи, перетряхнул вещи в багажнике, заглянул под сиденья, под коврики и в сумку с инструментами. Отхлебнул из термоса с квасом тетки Татьяны (придется вылить, огорчился я) и из канистры с водой для умывания. Особенно тщательно он изучал оружие и доспехи. Напоследок запустил руки в «бардачок», долго там шуршал и наконец выудил листок бумаги.

– Что это, Родя? – зашипел он, потрясая находкой.

– Вроде штрафная квитанция, – сказал я с сомнением. – Если перестанешь махать, как флагом, скажу точнее.

– Вижу, что квитанция. На обороте что?

Игнатьев расправил передо мной бумажку, словно либеранутый на всю голову оппозиционер – самодельный транспарант «Долой русский коммуно-фашизм!».

– А, – сказал я с облегчением, узнав рисунок Эмина. – Так это подарок одного деревенского Пикассо. Произведение искусства, молниеносный шедевр. Скоро миллион будет стоить. Дай-ка сюда, пока не порвал.

Я протянул руку. Игнатьев оскалился и отпрянул.

– Да успокойся ты, он не из подвала.

Старик отскочил еще дальше, затем вдруг развернулся и, припадая на левую ногу, побежал к тиру. Чересчур медленно, для того чтоб удрать от меня или Мурки. Росомаха вопросительно взглянула мне в глаза.

– Да ну, не выдумывай. Сам догоню.

В несколько прыжков я поравнялся с Игнатьевым и толчком в плечо сбил с ног. Он хряпнулся мордой в землю, но тут же перевернулся на спину и начал лягаться, не желая подпускать меня к своему драгоценному телу. Рисунок он прижимал обеими руками к груди.

– Кирилыч, ты свихнулся? – спросил я сочувственно. – Вставай, пока простатит не заработал.