Конкурс убийц

Гуров нарезал бутербродов, без аппетита сжевал с остывшим чаем. Кто бы мог подумать, что вдохновение — такая важная часть жизни человека. Совсем недавно ему казалось, что под его ногами горит земля, что он может не есть и не спать вовсе, и при необходимости способен забить демона тульским пряником. В целях самообороны, конечно. Сегодня внезапно вспомнил, что ему лично, полковнику Гурову, вся эта суета с фестивалем не нужна. Прав был Мохов, не его это дело. Нужно ехать домой. Жарить мясо, не забывать поливать шашлыки, чтобы не подгорели. Сходить на новый спектакль Маши и подарить ей самый большой букет из всех, что театралы принесут к сцене. Смеяться над анекдотами Крячко, выполнять план по раскрываемости. Все будет хорошо.

Для этого всего-то и нужно, что опустить руки. Просто смириться с тем, что где-то, за сотни километров от него, люди, которых он не знает, поливают грязью Аджея Полонского. А он не станет защищаться. Потому что считает, что даже выбравшись из канавы на сухую, прогретую солнцем и расцвеченную васильками полянку, он грязь эту заслужил. Потому что родился в ней и наелся досыта, пока, рыча и отплевываясь, полз к свету. Прошлое есть у каждого. И порой оно таково, что проще позволить ему поглотить себя, чем открыться перед кем-то.

В невеселых думах Гуров собрал вещи, благо было их немного. Осталось навестить Капитолину Сергеевну, сдать квартиру хозяйке и добраться до аэропорта. Мысль эта почему-то привела Гурова в крайнее раздражение. После чего он, вытянувшись на диване, занялся тем, за что бы его точно похвалил Крячко, а именно, стал гуглить новости культуры.

Фестиваль продолжал радовать и ратовать за победу духа над низменными страстями по-прежнему. Разве что теперь новостная лента пестрила гневными сообщениями, фотографиями свежих синяков и изуродованных стен. Под гнев местных жителей попадали все изображения на стенах и заборах, расправы избегала лишь реклама. Более же всего страдали изображения, написанные кистью по штукатурке. Кто-то из вандалов все же выяснил, что такое фреска. Старые стены, оживленные росписью, по одному лишь подозрению в том, что над ними трудился Полонский, теряли не только слой извести со штукатурки, но и изрядную часть кирпичей. Среди всеобщего негодования можно было выделить одну, самую высокую, яростную ноту. Люди ждали слова. Обращения к ним Полонского. Объяснений, извинений, оправданий? Сложно понять. Ангел обратился с речью к своей пастве только к вечеру. Улыбки и прежнего огня в глазах у него как не бывало. Гуров смотрел на то, как в геометрической прогрессии увеличивается количество просмотров, и понимал, что Аджей просит зря. Стоя перед камерой в своей обычной белой футболке, он просил людей поберечь себя и быть осмотрительными. Не лезть на рожон и не провоцировать хулиганов, ибо никакой рисунок на стене не стоит жизни и здоровья.

В то время как оскорбленные в лучших чувствах поклонники ждали того, что он произнесет три заветных слова: «Я не убивал». Полонский поблагодарил всех за внимание и, как всегда, заканчивая трансляцию, сказал, что верит в каждого.

Гуров скривился, подумав: разве так успокаивают толпу? Однако это его более не касается. За окном догорал закат, к Капитолине Сергеевне с визитом он поедет завтра. Значит, из сегодняшних планов остается только крепко выспаться и на этом счесть свою миссию в Онейске завершенной. Он уже решил выключить ноутбук, когда лента запестрела одной и той же трансляцией. С разных ракурсов и разных камер, под сострадающие или злорадные комментарии, вандалы в кадре крушили стену. Судя по изображению, картина на ней действительно принадлежала кисти Полонского. Краски за давностью лет потеряли яркость, но простые, уверенные мазки выдавали автора. На стене было лето. Огромное голубое небо в белых барашках облаков, росчерки стремительных стрижей. Детская площадка, почти такая же, как в детском саду напротив кафе, где Лев и Витя пили кофе. И детишки на ней резвились почти такие же. Лишь написанные в черно-серой гамме. Худенькие и оборванные. Камера сделала наезд, картинка на мгновение утратила четкость, потом изображение увеличилось. И стало понятно, что дети еще и в наручниках. Кто-то прикован к качелям, кто-то к невысокой, пологой горке. У одного сквозь браслеты оказалась продета ручка от ведерка, в котором лежал совок. Большего было не разглядеть, шпана, в закрывающих лица масках, работала споро. Взлетали ломы, валились на асфальт покрытые краской кирпичи. Поднималась облаком сухая пыль. Гуров дошел до холодильника и вернулся с бутылкой минеральной воды, понимая, что ничего интересного сегодня уже не увидит. Но внезапно в кадре началась непонятная суета. Замелькали чьи-то плечи, толпа явно пыталась нахлынуть ближе, выяснить, что смутило варваров. И вот тогда, очень знакомо, как ночью, под сводами арки, недавно увитой девичьим виноградом, закричала женщина. Потом камера выпала из рук оператора, и трансляция прекратилась.