Конкурс убийц

Витя не отвечал. Он стоял, загораживая спиной вход в кухню. Когда Гуров подошел к нему и заглянул через плечо, желание проходить дальше у него исчезло, как и у временного напарника. Зато появилась уверенность в том, что пришли они не зря.

В крохотной кухоньке едва ли можно было, не задевая друг друга локтями, расположиться втроем. Хотя маловероятно, что именно это являлось причиной того, что тихий, чудаковатый Милованов не принимал гостей. Над ржавой раковиной, являвшей зрителям изгиб некрашеных труб, висела сушилка для посуды, которой как раз хватало для одного. Далее следовал кухонный столик, обтянутый клетчатой клеенкой, потом старенькая двухконфорочная газовая плита. Окно, не знавшее ни тюля, ни штор, было обклеено газетными полосами так, будто рамы утеплили в девяностые и с тех пор не тревожили. Видимо, опасаясь, что на этих-то бумажных лентах створки и держатся. Далее следовали маленький, злобно рычавший холодильник и обеденный стол на тонких ножках. Стульев вокруг не наблюдалось. Хотя посреди кухни стоял дорогой, новый штатив с камерой «Никон», направленный объективом на стол. На столе же, на пластмассовом подносе в мелких выпуклых розочках, был распят мертвый голубь.

— Витенька. Витя, — тихо окликнул Гуров, осторожно сдвигая Сизого за плечи и протискиваясь вперед. — Пропусти-ка меня. Дальше тоже вместе пойдем. Не хочешь смотреть, подожди меня в коридоре. Все хорошо, Витя?

— Да, нормально. Душно только.

Виктор, выйдя из оцепенения, пришел в себя. Гуров заметил, что дышит лейтенант часто и поверхностно, как и он сам, стараясь не впускать дух странного обитателя этой квартиры в свои легкие. Повозился, извлек из кармана мобильный. Раздался звук, имитирующий щелчок фотоаппарата. «Хорошая реакция, — внутренне одобрил Гуров, — добрым следователем будет Сизый, спокойным. Без лишних эмоций, всегда знающим, как настроить себя на рабочий лад».

Сам осторожно обошел камеру и склонился над птицей.

Голубь был выпотрошен, и пустое нутро его, как и голова на вывернутой под неестественным градусом шее, были засыпаны белым порошком, на первый взгляд похожим на смесь соли и извести. Хвост был оставлен без внимания. Крылья же разведены в стороны, и перья старательно разложены так, чтобы каждое выглядело максимально живо. Идеально. Если бы птица была бабочкой, в работе наверняка участвовали бы иглы. На одном крыле перья имелись все. На втором же остались лишь маховые. Место, где пленочка плоти обтягивала тонкие косточки, тоже было основательно и аккуратно сдобрено белым порошком.

— Какого черта он здесь делал? — шепотом спросил Виктор.

Гуров поднял голову на стену. Над столом висели часы с крупным циферблатом, с которого им улыбалась мультяшная божья коровка. Ниже была прикручена лампа для микросъемки. А вокруг висели фото. На которых…

— Судя по фотографиям, наш юный ботаник изучал строение птичьего крыла. Аккуратно, пинцетом, ибо особых повреждений кожи я не вижу, снимал перья и пух слой за слоем и фотографировал.

— Почему он не нашел строение крыла в любой детской книжке про птиц или не посмотрел видеоурок в интернете — глупый вопрос, да?

— Да, Витя. Глупый. Пойдем-ка дальше, времени у нас не так и много.

Глава 16

Требуется много амбиций, интереса, трудолюбия и потрясающего упорства, чтобы в наше время заниматься традиционными методами ручной фотопечати и обработкой. В эпоху, когда все решает ее величество «цифра», занятие ручной фотопечатью либо роскошь, либо блажь. Процесс этот кропотлив до капризности, все переменные — температура воды, длительность экспозиции и прочее — нужно принимать в расчет. И расчет должен быть точным, малейшее изменение элементов может сделать результат непредсказуемым. К тому же удовольствие не из дешевых — реактивы, бумага, пленка…

В любой другой день такая преданность искусству черно-белой фотографии вызвала бы у Гурова глубочайшее уважение. Не сегодня.

Дверь в зал была обита снаружи цветистым, растрескавшимся дерматином, с уплотнителем и широким припуском по краям. Казалось, что в душном своем жилище Милованов сделал все, чтобы затруднить циркуляцию воздуха. Дверца тихонько шаркнула обивкой об пол, открыв им проход в кромешную ночь. Окон видно не было, очевидно, они оказались заклеенными наглухо. Виктор зашарил по стене в поисках выключателя, когда в голове Гурова заворочалось, требуя внимания, смутное, нечеткое воспоминание из детства. Они с отцом проявляли фотографии мощного, надежного «Зенита». Запирались ото всех в ванной, завешивая световое окошко на кухню. Постоянно шумела проточная вода, а скупой свет был странно коричневого цвета, делая их с отцом похожими на героев старого фильма. Где картинка зернит и изображение не черно-белое, а… Как же называется этот цвет? Сепия? Точно, сепия. Улыбки родных и друзей проступали в квадратных кюветах, замирая по велению неведомого маленькому Льву волшебства, на белых бумажных прямоугольниках. И свет включать было категорически нельзя, потому что тогда магия не случится и…

— Витя, стой!

— Почему?