Читаем КОНСТАНС, или Одинокие Пути полностью

Он не собирался довольствоваться креслом, предназначенным для посетителя, в конце концов, это его кабинет. Фишер пожал плечами и встал. Он был высоким и худым. Пальцы в перстнях. На первый взгляд это могло показаться знаком внутренней — женственной — слабости, но только на первый, потому что стоило заглянуть в эти пустые глаза, и от первого впечатления не оставалось и следа. Такие глаза подобны пустым глазницам римской статуи, в них нет и намека на мысли или эмоции. Фишер медленно повернулся к окну и что-то быстро написал на нем указательным пальцем. Потом он опять повернулся к фон Эсслину и вновь одарил его своей ослепительной улыбкой, холодной, словно неоновая вывеска.

— В понедельник вы получите приказ о выступлении. Я выезжаю теперь же и буду ждать вас на месте.

Фон Эсслин тяжело опустился в кресло, глядя на посетителя с мрачной улыбкой, которая должна была показать, насколько он раздражен его бесцеремонностью.

— Где, вы сказали, место нашего назначения? — спросил фон Эсслин.

— Штаб-квартира будет в Авиньоне, и вы тоже расположитесь там. Части СС расквартируются поблизости. Назрела необходимость помочь режиму в Виши — они боятся, как бы ситуация не вышла из-под контроля: слишком много коммунистов, участников Сопротивления, разведывательных групп. Начнем с нападения. Вы получите список деревень, в которых надо взять заложников и ликвидировать их. — Неожиданно лицо его сделалось болезненно-бледным, и он стал похож на белокурого Мефистофеля, опечаленного каким-то воспоминанием. Размышляя, он водил языком по зубам, словно собирал остатки пищи. — Надеюсь, мы с вами сработаемся, генерал. Вы играете в шахматы? — вдруг спросил он.

Фон Эсслин сказал, что не играет, хотя на самом деле в шахматы играл.

— Жаль, — отозвался Фишер и еще раз улыбнулся своей ослепительной и абсолютно механической улыбкой. У него была очень бледная кожа, щеки — бескровные, анемичные, ресницы очень светлые, почти как у альбиносов. — Жаль!

— В каком вы звании? — спросил фон Эсслин намеренно грубым тоном, ибо звание не имело никакого значения для постоянной рутинной работы. Судя по произношению, перед ним был смышленый механик из какого-нибудь мюнхенского гаража. Фишер отодвинул воротник своего блестящего пальто, и фон Эсслин увидел характерные значки — Waffen S.S.[88] — Так я и думал.

Фишер удовлетворенно кивнул.

— Мы с вами отлично сработаемся, — проговорил он. — Можно мне взглянуть на вашу руку, генерал? — спросил он, но уже намного вежливее.

Застигнутый врасплох, фон Эсслин положил руки на стол и повернул их ладонями вверх, — молодой человек внимательно изучал их пару секунд, но не притрагиваясь к ним. Потом он выпрямился и, пощелкав языком, произнес:

— Благодарю вас.

Он направился к двери и, уже держась за дверную ручку, остановился, чтобы как можно старательнее отсалютовать правой рукой, но при этом весьма вяло свел вместе каблуки. Издевательство, насмешка? Глядя на мертвое, улыбающееся лицо, на эти назойливые глаза, фон Эсслин не мог бы поручиться за правильность своего восприятия. Он встал и ответил на обязательное приветствие, но был до того зол, что ограничился легким кивком. Едва за Фишером закрылась дверь, генерал схватился за телефон. Ему было необходимо дозвониться до Парижа и узнать, что происходит, что ждет его в будущем.

Когда его соединили с Парижем, то выяснилось, что приказ уже послан и прибудет к нему в течение нескольких часов — вместе с перечнем задействованных частей. Вот так! Пока шел разговор, фон Эсслин чувствовал, как его все сильнее обуревают замешательство и недовольство. Предстояло захватывать власть и подавлять сопротивление; в его задачу входило консолидировать все силы вокруг ключевых городов и освобождать дорогу французской милиции — то есть призванным на службу нацистам французского происхождения. Один из друзей фон Эсслина занимал высокий пост, и он, решившись нарушить правила военного этикета, задал вопрос:

— Прости, но ты не знаешь, почему мой рапорт о переводе оставили без внимания? Почему мне предлагают почти гражданский пост? Почему?

Было очевидно, что друг не успел продумать ответ.

— Оставили без внимания? — повторил он, выдерживая дипломатичную паузу. — Помилуй, это не так — о тебе совсем недавно вспоминали, да и прошло совсем немного времени. Тебе ли не знать, какие в администрации бюрократы. Наберись терпения.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза