Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том II

Еще раньше, чем эти драконовские условия сделались известны в Лондоне, а следовательно, и в Афинах, отставка Венизелоса стала (все того же 6 марта) совершившимся фактом, так как король отказался одобрить предложенную им операцию, очевидно уже учтя степень решительности русского протеста, а также и то, что ввиду новых успехов России, в особенности на австрийском фронте (уже намечалось взятие Перемышля, последовавшее недели через две, 19/6 марта) после того, как в январе германские войска, казалось, грозили перерезать варшавскую железную дорогу к востоку от среднего Немана, Англия не решится настоять на своем. Известие об отставке Венизелоса, вызвавшее бурное неудовольствие Черчилля уступчивостью Грэя по отношению к России[98], было встречено в русских правящих кругах с удовлетворением. «Временное невмешательство Греции для России выгодно», — написал Николай II на телеграмме Демидова от 6 марта /21 февраля об отставке Венизелоса, в которой он старался успокоить Петроград по поводу возможности германофильского поворота в политике Греции.

Сазонов, с своей стороны, счел необходимым использовать достигнутый им успех. Упомянув о том, что ему «из весьма секретного источника» стало известным, что «греческое правительство занято выработкою проекта будущего международного устройства Константинополя на началах, применявшихся на Крите», он поручил Демидову 7 марта ⁄ 22 февраля осведомить греческое правительство о том, что Россия «не может допустить, чтобы судьба Константинополя и Проливов была решена иначе, как в полном соответствии с жизненными стремлениями русского народа» и что Греция за свое участие в войне с Турцией будет «широко вознаграждена в Малой Азии, но отнюдь не в области, безраздельное господство

над которой необходимо для обеспечения нашего права на выход к свободному морю».

Образованное вслед за отставкой Венизелоса новое греческое правительство, с своей стороны, окутало свою политику, при помощи обычной ссылки на угрожающую Грецию от Болгарии опасность, таинственным флером полуобещаний, обусловленных его заботой как о «неприкосновенности нашей (греческой) территории», в частности от нападения Болгарии, так и о защите «прав эллинизма» (см. памятную записку Драгумиса от 14/1 марта).

В Петрограде отнеслись к кабинету Гунариса с полным недоверием, усиленным, между прочим, и дополнительными данными о враждебном отношении его к русским притязаниям на Константинополь[99]: упорство в этом отношении Греции заставляло предполагать, что она рассчитывает не столько на свои силы, сколько на сильную поддержку извне. Недаром новый министр иностранных дел Греции Зографос в первой же беседе с Демидовым (13 марта ⁄ 28 февраля), будто бы «сначала несколько озадаченный» указанием Демидова на исключительность русского положения в Константинополе и Проливах, спросил Демидова, «убежден ли я (Демидов) в сочувствии Англии нашему беспредельному господству в Константинополе и над Проливами

и не предвидится ли по этому поводу затруднений со стороны Италии, Румынии и др. государств», а в связи с этим снова возбудил вопрос: «разрешено ли было бы греческим войскам при случае вступить с союзниками в Константинополе?»[100]