Контакт

— У нас тоже прошел сбой, но что это значит, я еще не знаю. Мы разберемся и объясним…

— Но это становится регулярным…

— Простите, но я могу предъявить точно такие же претензии Хьюстону.

— В Хьюстоне все о'кей…

— И у нас тоже о'кей. Я повторяю; мы разберемся. Итак, на чем мы остановились? Прогноз на ближайшие сутки. Слушаем Крым.

— Прогноз на ближайшие сутки в норме. Ожидаемая доза от ПКИ[1] до 11 миллиардов в сутки, — так же назидательно говорит загорелая дежурная.

— У вас все? — спрашивает Зуев.

— Все.

— Тогда подготовьте мне сводку по активности Солнца на время нашего с вами сеанса. А то тут у нас собственную халтуру валят на ионосферу. — Он зло косится на молодого инженера за пультом дежурного по связи. — «Гагарин» знает о запрете по хромосферным вспышкам? — спрашивает Зуев и оборачивается к одному из темных экранов.

Молчание.

— Я вызываю «Гагарин», — нетерпеливо говорит Зуев.

— Проспали сеанс на «Гагарине», — тихо шепчет Лежаве Раздолин.

Космонавты, кроме дежурного по связи Леннона, сидят на «гостевых» креслах, куда обычно сажают большое начальство, которое любит бывать здесь, особенно если существует поганая гарантия успеха какого-либо космического эксперимента.

— Я вызываю «Гагарин», — раздельно и громко говорит Зуев, нетерпеливо постукивая по пульту авторучкой.

Экран вспыхивает:

— Простите, Илья Ильич! Тут у нас…

— Что у вас? Да что это, в самом деле, сплошные сюрпризы сегодня! Тоже «амплитуды»?

— Да нет, ничего, пустяки, — на экране смущенно улыбается космонавт-испытатель.

— Запрет по Солнцу вы приняли?

— Да. У нас и нет никаких наружных работ. Все испытания корабля идут по штатной программе. Проверка аварийной системы связи закончена сегодня в 6:35, замечаний нет. — И добавляет неофициальным тоном: — У нас, правда, все в порядке, Илья Ильич… — но, говоря это, он смотрит куда-то в сторону.

— Что у вас все-таки там происходит? — недовольно спрашивает Зуев.

— Тут вентилятор батарейный взбесился. Летает, мы его поймать не можем…

— Сачком! Сачком его! — кричит Раздолин.

— Каким сачком? — оторопело спрашивает человек с экрана.

— Для бабочек.

Все смеются.

— Почему Саши так долго нет? — спрашивает Редфорд, наклонившись к Лежаве.

— Ты что, медиков не знаешь? Наши ничуть не лучше ваших, — отвечает Анзор.

Вновь загорается экран Крымской службы Солнца, и та же хорошенькая, загорелая женщина таким же «педагогическим» тоном докладывает:

— По данным системы «Дозор», сбоев связи по вине Солнца на время сеанса быть не может.

— Так, — говорит Зуев. — Спасибо. Будем искать. И найду! — Он припечатывает кулаком пульт. Пустая чашечка со следами кофейной гущи тихо звякает…

20 мая, вторник. Подмосковье

В рабочей комнате «марсианского корпуса» Космического центра за столами, заваленными графиками и бортжурналами, Редфорд и Леннон. Входит Стейнберг, явно чем-то озабоченный, что не мешает ему, впрочем, жевать резинку.

— Нам надо посоветоваться, ребята, — хмуро говорит он, подойдя к столу Алана.

— Сейчас? — Редфорд поднимает голову.

— Лучше сейчас…

Леннон встает из-за своего стола, медленно подходит.

— Ты чем-то взволнован, Джон? — спрашивает он Стейнберга.

— Не совсем так. — Стейнберг выплевывает жвачку в руку, а потом приклеивает к пульту. — Со мной говорили наши ребята из службы безопасности и просили разузнать тут кое о чем.

— О чем, например? — спрашивает Редфорд.

— Например, о том, что за штуки делают русские со связью.

— А что они делают со связью? — не глядя на Стейнберга, спрашивает Леннон.

— В последнее время они регулярно глушат связь Хьюстона, идут сбои всей нашей телеметрии, сильные помехи даже на самых коротких волнах, искажение и полная потеря видеоканала. Сначала русские делали вид, что виновато Солнце, валили все на ионосферу, но ведь наивно думать, что все это нельзя проверить. Наши в Хьюстоне проверили, оказалось, что все это «липа». Очевидно, это они глушат нас, глушат даже систему противоракетной обороны. А это, как вы понимаете, уже не шутки…

— Но как можно предполагать, что они делают это со злым умыслом, если они и себя тоже глушат? — спрашивает Редфорд.

— Ну, это может делаться для отвода глаз… — Стейнберг неопределенно покрутил пальцами в воздухе. — Одно дело, когда ты знаешь, что сбой будет, и готов к нему, другое, когда это полная неожиданность…

— Послушай, Алан, — вступает в разговор Леннон, — даже если это не злой умысел, если они искренне не могут разобраться в этих помехах на Земле, то что мы будем делать на траектории?

— Я думаю о другом, — добавляет Стейнберг. — Что мы будем делать на траектории, если здесь, на Земле, русские действительно что-то темнят…

— Как тебе не стыдно, Джон! — резко оборачивается Редфорд.

— А почему я должен верить?! — взрывается Стейнберг. — Ты демократ-идеалист! Ты, разумеется, веришь всем этим договорам, протоколам, актам, всем этим бумажкам. А знаешь, как это все у русских называется? «Филькина грамота»!

— Что это? — спрашивает Редфорд.

— Trickery, — невозмутимо переводит Леннон.