Контакты с утопленником

Но глаза ее постепенно возвращаются в нормальные орбиты, и она начинает видеть, что происходит вокруг. Видит эти… создания, и уже знает, что они и есть она сама. Зажимает рот, сотрясаемая невообразимой брезгливостью. Встает и бежит к выходу, топча их, утопая в них по колено.

— Стой! Юла, Юла, доченька! Помоги мне! Не бросай меня! — Старуха, шатаясь как пьяная, пытается ее догнать.

Дети прижимают ее к одному из гробов, она начинает вопить, но ее дочь даже не удосуживается обернуться…

— Вааал, иди сюда, помоги мнеее! —

завопила… неужели я?!

Дети-фантомы совсем как настоящие — синеглазые, с каштановыми волосиками, в цветастых одежках. Но с окровавленными личиками, ножками… тот красный цвет уже не заливает их целиком. Он локализовался, и теперь они похожи на раненных, будто одного садист порезал чем-то острым, с другого наполовину содрали кожу; обглоданные чьими-то зубами… И в таком наводящем ужас виде все они движутся, движутся, движутся…

Чудовищно живучие! Напирают на прижатую к гробу старуху. Словно узнают в ней свою мать, несмотря на прошедшие сорок лет, несмотря на огромные потери, нанесенные ей старостью. Тянут к ней ручонки… но не для того, чтобы обнять. Хотят ее повалить, разорвать, заряженные ее энергией, отравленные ее стремлением убить, уничтожить…

Однако бесы внутри нее еще придают ей сил, да и решимости. Она отталкивается спиной от гроба, начинает шаг за шагом продвигаться к выходу, пробивать себе дорогу сквозь массу этих своих… трагичных по сути творений. Она топчет их, впивается скрюченными пальцами в их тельца, дергает, разрывает их… Все зря. Они остаются такими же.

Валят ее! Набрасываются на нее сверху, открывают свои беззубые и молочнозубые рты, присасываются плотно ко всему ее телу, словно медицинские банки. Как бы пытаясь сосать… и в некотором, неописуемо скверном смысле, действительно делают это…

— Отпусти ребенка! Отпусти его! — Ей снова удалось закричать через меня. Но на этот раз СВОИМ ГОЛОСОМ! — Если ты его не отпустишь, я умру! Сынок! Я умираю!!

Вал смотрел на меня, оцепенев. Он несколько раз глотнул воздух прежде чем выдавить из себя:

— Это правда? Эми?

Я кивнула ему утвердительно. Не смогла обмануть. Не хотела. Он должен был сам, с ясным сознанием, сделать свой самый трудный, самый мучительный выбор. Я ждала, сосредоточив взгляд на лежащем между нами ребенке. Его состояние не ухудшилось, но не было заметно и улучшения. Оно было таким же как и раньше, словно на грани, где его жизнь держалась благодаря какой-то непонятной для нас мистике… А, может быть, любви? Справедливости?.. Или просто человечности?

Я почувствовала как рука Вала ослабила хватку, заметила, что он готов бросить и другую. Он весь дрожал, его знобило от внутреннего холода, а по лицу ручейками струился пот. Его пальцы, колеблясь, начали выскальзывать из моих… но я не сжала свои крепче, не пыталась задержать их. И не знаю, никогда не узнаю, неужели я рассчитывала на то, что в этот кошмарный момент он даст умереть родной матери ради этого, увы, действительно ничейного мальчика…

— Твоя очередь, твоя! — услышала я шепот его слов, которые сейчас приобретали судьбоносное значение… не только для Дони.

Я подняла голову, посмотрела несмело ему в глаза — они были мутными от слез, от невыносимого страдания. Но сомнения в них уже не было.

И его руки снова окрепли, стянули до боли наш спасательный круг.

Эпилог

Я помню, помню.

Теперь, когда мы с Валом вместе, «пока смерть не разлучит нас», а Дони — наш первый ребенок и уже действительно чувствует себя хорошо; или, другими словами, теперь, когда у нас все в порядке и даже можно сказать, что мы счастливы, я по-прежнему помню те кошмары так ясно, словно все происходило не год назад, а буквально вчера. И надеюсь, буду помнить так же отчетливо всегда. Потому что это помогает мне помнить и себя саму, противостоять тому странному самозабвению, которое, похоже, слишком часто становится спутником любого человека.

Самозабвение, другое имя которому, может быть, просто Повседневность. Течет себе, и если вообще оставляет какие-то воспоминания, то все о каких-то мелочных, незначительных вещичках; течет себе и несет тебя, несет — вроде бы медленный поток, а оглянешься назад: о, Боже, ведь это же моя жизнь… и как быстро, просто молниеносно уходит! И какой пустой, напрасной кажется. Словно она ничто.