Контакты с утопленником

Мне не хотелось отвечать госпоже Ридли и тем более спорить с ней. Я ничего не хотела, кроме как, может, выпить чего-нибудь покрепче. Да и она беспощадно состарилась — она уже находилась на том последнем отрезке жизни, когда основное чувство, которое вызывает человек, — это жалость. В данный момент, однако, к моей жалости примешивались в изобилии досада и неприязнь. Я села на табурет — тот самый, на котором этой ночью сидел и плакал ее сын — и сжала губы плотно, так, что они побелели, еще крепче сплела пальцы рук; иногда это помогает снять напряжение. «Утопленника… я ищу здесь утопленника… Йоно… И нахожу его…» — Эти слова продолжали звучать у меня в голове.

Госпожа Ридли снова высунулась из окна, несомненно, чтобы проследить взглядом за удаляющимся Алексом.

— Куда он пошел, к Святилищу? — спросила она.

— Какому святилищу?

— Да есть здесь святилище. Он не сказал тебе, куда пошел?

— Нет. Сказал только, что вернется вечером.

— Значит, он пошел туда.

Она повернулась ко мне и стала следить взглядом, насколько можно следить за тем, кто остается неподвижным. Я опустила руки на колени и усилием воли придала лицу безразличное выражение. Словно я была преступником, за которым наблюдают полицейские. Или сидела на допросе.

— Он говорил тебе о какой-нибудь своей теории? — начала допрос госпожа Ридли.

— Говорил.

— О какой? Об уникальных испарениях нашего болота?

— Нет. Другой.

— Какой? Да ты что, онемела? Какой?

— Об аномалиях… — Гримаса, которую я невольно состроила, могла свидетельствовать только об одном, о моем полном непонимании, просто о глупости. — Аномалиях… В природе!

— Ну, эту я еще не знаю.

Она равнодушно пожала плечами, хилыми и острыми, и выступающими вперед, как будто она сама их «смастерила» из старой вешалки, например. Добавим, что ее серое, слишком плотное для этого времени года платье висело на ней, как висело бы на вешалке, то есть бесформенно, поскольку отсутствовала форма, которую оно могло бы облегать. Свинцово-серые волосы были собраны на затылке в редкий пучок, сероватая кожа лица «гармонировала» с серым цветом ее глаз. Мышь! Притом из тех, которые любят показывать шатающиеся зубки… А когда-то она была миловидной, изящной, как фарфоровая статуэтка. И вправду, как тяжело видеть, что все то, что составляло очарование женщины, уже превратилось в ее главный недостаток.

— Ты непременно должна поехать со мной, Эмилия, — сказала она.

«Куда?» Но только я собралась ее спросить, как — может, для того, чтобы избежать моего вопроса — она снова повернулась к окну. С особой мучительной тревогой я отметила, что и здесь, в ее комнате, занавеси кажутся почти черными, мне пришлось долго вглядываться, чтобы понять, какой у них настоящий цвет — темно-красный, мрачный, до того темный, что… Пожалуй, единственное новое, что появилось здесь за последние семнадцать лет, это занавеси и безобразно ослепленные с помощью черной краски и черной бумаги окна в ванной и коридорах. Но зачем, зачем? — что-то мне подсказывало, что для меня было бы лучше, если бы я никогда не узнала

ответа…

— Куда?

— Секрет, — вяло ответила госпожа Ридли, стоя все так же спиной ко мне. — Тебе там понравится… Должно понравиться. Пошли! — Она повернулась, схватила свою сумочку с комода и потащила меня в коридор.

Я со вздохом направилась в свою комнату.

— Эмилия! Куда ты пошла?

— Хочу тоже взять сумочку.

— Но почему ты идешь туда

!

— А куда ж мне идти? — потеряла я терпение. — Ведь моя комната там.

— Неужели? — издала душераздирающий стон госпожа Ридли.

Она тут же постаралась скрыть охватившую ее панику, но это ей не удалось. Она дышала, как рыба, выброшенная на сушу, оперлась одной рукой о стену, а другой хваталась за сердце, прижимала ладонь к нему, точно заподозрила, что оно готово улететь… И весь этот фейерверк эмоций из-за какой-то сумочки? В конце концов, даже не ее собственной. Ого! И это «достаточная ненормальность»? Больше, гораздо больше, чем достаточная! Но все-таки я не была настолько нетактичной, чтобы спросить, что с ней, а она, похоже, надеялась, что я ничего не замечу. Я пошла и взяла эту самую сумочку, весьма убогую, впрочем, из искусственной кожи и с латунной пряжкой спереди. Я осталась довольна собой оттого, что не забыла поменять тапочки на туфли. Угольная пыль на них могла бы позволить сделать те же выводы, которые я сделала по отношению к Тине.

Когда я вернулась, примерно через минуту, к госпоже Ридли, она уже пришла в себя настолько, что даже успела рассердиться. Ее серые глаза метали молнии… но нет, не против меня. Явно было, что кто-то другой, бедняга, мечется среди ее разбушевавшихся мыслей.

Бедняга был Арнольд. Это стало ясно, когда мы спустились на первый этаж и увидели его в вестибюле — он ждал нас одетый в ослепительно белый костюм, с большой хозяйственной сумкой через плечо и двумя корзинами в руках.

— Ты, ты… — Госпожа Ридли наставила на него острый, как шило, указательный палец. — Ах, тыы…