Контракт

Я не спускал с нее глаз и держался рядом. У нее дрожали руки, но она не плакала, и меня это беспокоило. До того дня я никогда не испытывал горя. Когда умерли мои родители, я после всего, через что они заставили меня пройти, испытал облегчение. Я грустил, когда уволили Нану, но то была детская грусть. Печаль, которую я испытывал в связи с уходом Пенни, отдавалась жгучей болью в груди. Она нахлынула и выплеснулась наружу самым странным образом. Непролитые слезы навернулись на глаза, когда я меньше всего их ожидал. После того как прибыли коробки с ее вещами, я стоял в кладовой, охваченный каким-то необъяснимым чувством. Я поймал себя на том, что думаю о наших разговорах, о том, как загорались ее глаза, когда я упоминал имя Кэтрин. Я вспоминал ее милые, забавные истории об их совместной жизни. В моем календаре по-прежнему были отмечены все вечера вторника, а напротив стояло имя Пенни. Почему-то я пока не мог заставить себя их стереть. Вдобавок к и без того странным и непривычным эмоциям, я испытывал тревогу за жену.

Я думал, что она со всем справится. Я знал, что она скорбит по женщине, которую любила как мать, и все же она была спокойна. Устойчива. Только однажды она заплакала, но я не видел ее плачущей с того дня, как умерла Пенни. После сегодняшних поминок она замкнулась в себе, а потом вышла прогуляться, молча покачав головой в ответ на мое предложение составить ей компанию. Вернувшись, она отправилась в свою комнату и сидела там, пока я не позвал ее ужинать.

Я, обладавший лишь ограниченными знаниями о том, как поддерживать других людей, пребывал в растерянности. Я не мог позвонить Дженне или Грэму и спросить, что мне сделать, чтобы помочь своей жене. Они думали, что мы близки, и полагали, что я точно знаю, что делать. Сегодня, когда мы выходили из похоронного бюро, Дженна обняла меня и прошептала: «Позаботься о ней». Я хотел, но не знал, как. У меня не было опыта, и я не умел обходиться с такими сильными эмоциями.

Я беспокойно расхаживал по гостиной и кухне, потягивая вино. Я знал, что мог бы пойти позаниматься спортом, чтобы снять напряжение, но настроения не было. Почему-то спортзал казался слишком далеким от Кэтрин, а я хотел быть рядом на случай, если ей понадоблюсь.

Я сел на диван и улыбнулся, глядя на новую пухлую подушку. Еще один штрих Кэтрин. Шелковые одеяла, пуховые подушки, теплые тона в интерьере и картины, которые она добавила, создавали в квартире ощущение домашнего уюта. Я поднял бокал и задумался. Говорил ли я ей когда-нибудь, что мне нравится то, что она делает?

Я со стоном допил вино и поставил бокал на стол. Я наклонился вперед и вцепился в свои волосы, дергая так, что стало больно. За последние недели я стал лучше, в этом я не сомневался, но достаточно ли я изменился? Я знал, что мой язык уже не такой острый. Я знал, что стал добрее. Тем не менее, я не был уверен, что этого достаточно. Если ей было трудно, доверяла ли она мне настолько, чтобы ко мне обратиться?

Я был потрясен, когда осознал, как сильно я этого хотел. Я хотел служить ей опорой. Стать человеком, на которого она могла положиться. Хотя это я привык полагаться на нее во многих аспектах своей жизни.

Сдавшись, я выключил свет и пошел в свою комнату. Я надел пижамные штаны, подошел к кровати, но потом передумал и вышел из спальни. Я подкрался к ее двери и не удивился, увидев, что она приоткрыта. Я не понимал, каким образом мои «ночные звуки», как она их вежливо называла, ее успокаивали, но с того дня, как она призналась, что нуждается в них, я никогда не закрывал на ночь дверь.

Я чувствовал себя странно, стоя у ее двери и не понимая, зачем я здесь. Пока не услышал приглушенный плач. Недолго думая, я проскользнул в ее комнату. Жалюзи были открыты, лунный свет лился в окно. Она лежала, свернувшись в клубок, и плакала. Ее тело так сотрясалось от рыданий, что я видел, как колышется кровать. Приподняв одеяло, я обнял ее, прижал к себе и понес в свою спальню. Убаюкивая ее, я опустился вместе с ней на кровать и подоткнул одеяло. Она напряглась, но я ее крепко держал.

– Дай выход чувствам, Кэтрин. Тебе полегчает, милая.

Она растворилась во мне, ее тело прильнуло к моему. Она вцепилась в мои обнаженные плечи, ее горячие слезы текли по моей коже, а она все рыдала и рыдала. Я гладил ее по спине, перебирал пальцами волосы и издавал, как я надеялся, успокаивающие звуки. Несмотря на грустный повод, мне нравилась ее близость. Мне не хватало ее мягкости. Она подходила мне, как никто другой.

В конце концов, ее рыдания начали стихать, страшная дрожь перестала сотрясать тело. Я схватил несколько салфеток и сунул их ей в руку.

– И… извини, – запинаясь, прошептала она.

– Тебе не за что извиняться, дорогая.

– Я тебя побеспокоила.

– Нет, не побеспокоила. Я хочу тебе помочь. Я постоянно повторяю: что бы тебе ни потребовалось – просто попроси. – Я помолчал и добавил: – Я твой муж. Помогать тебе – моя обязанность.

– Ты такой милый. Даже добрый.

Я слегка поморщился, уловив в ее тоне удивление. Я знал, что заслужил это, но мне все равно было не по себе.