КонтрЭволюция

«Победа» и полсекунды не простояла в этом положении, резко подала назад, потом развернулась и рванула прочь. Наташа зачарованно смотрела вслед. Она была уверена, что узнала человека за рулем: это был один из той троицы, что в последние дни все время попадалась на ее пути. Один из следивших. Самый молодой из них. С узким злым ртом и длинным носом. Наталья узнала его, несмотря на то, что он нацепил на себя очки и водрузил на голову какой-то бесформенный картуз.

Но тут же она вспомнила о Петровиче. Кинулась к нему.

— Как, как вы? Вам больно? Они вас ушибли? — кричала она.

Петрович мотал головой: нет. Но был очень бледен — таким его Наталья тоже никогда еще не видала.

— Что-то мне… нехорошо, — тихо сказал он и схватился за сердце.

— «Скорую»! Нам нужна «Скорая»! — Наталья оглядывала улицу, но вокруг было пусто. Прохожие словно куда-то попрятались. И железнодорожник тоже исчез — как сквозь землю провалился.

4

В больницу Петрович ехать отказался. Ноги, руки целы, и слава богу — подумаешь, синяки будут, давление — и то уже в пределах нормы. И сердце уже не ноет. Нет, сказал, тоска в этой больнице, я уж как-нибудь. Но в милицию с Натальей пошел — правда, неохотно. Чувствовал, что ничего хорошего из этого похода не выйдет. Да и Наталья тоже знала это в глубине души, но надо было попытаться сделать что-то. Хотя бы для очистки совести, как выражалась тетушка.

Опер, принимавший заявление, откровенно зевал. Да еще муха к нему какая-то привязалась, летала вокруг, прицеливалась сесть на макушку. Он то пытался поймать ее, то просто прогнать, но ничего не получалось. Та ловко уворачивалась от неуклюжих рук, взлетала высоко, прямо под потолок отделения, потом снова выписывала круги, постепенно снижаясь в направлении его головы. Опер следил за ней напряженным взглядом. «Какие-то у нее личные счеты с этим милиционером, — размышляла Наталья, — может, он ее детей обидел?»

— Самка сомалийского беркута может годами преследовать человека, разорившего ее гнездо, — сказала Наталья вслух.

Опер будто поперхнулся, посмотрел на Наталью недобрым глазом, но ничего не сказал. Петрович тоже глядел с недоумением.

«Ой, действительно, зачем это я? Надо быть сдержаннее! А то я этак не добавлю себе шансов на доброжелательность милиции».

— Что же это получается, гражданка Шонина, — заговорил наконец милиционер, — какая-то машина с человеком, в котором вы, как вам кажется, узнали своего преследователя, чуть было не совершила на вас наезд… Но ведь чуть было — не считается. Нет такого состава в УК. Можно, конечно, было бы привлечь водителя за неосторожное вождение, оштрафовать рублей на 50… Что там есть еще? Можно, наверно, было бы злостное хулиганство предъявить. Если бы можно было его доказать.

— Это не хулиганство, это покушение на убийство! — вскричала Наталья.

— Ну, вы и скажете тоже… Убийство! Для такого серьезного обвинения солидные доказательства необходимы… Мотивы и прочее… Какие, к примеру, у этого человека могут быть мотивы, если он вас даже знать не знает? Как вы считаете? Из-за того, что вы с покупательницей ваших картин не сторговались? Кто же в такое поверит?

— Я не знаю… но факт остается фактом: водитель «Победы» пытался меня сбить, и сбил бы, если бы не присутствующий здесь Эдуард Петрович… который спас мне жизнь. Если бы не он, вы бы сейчас, возможно, убийство расследовали…

— Если бы да кабы, да во рту росли грибы… Что нам расследовать, если вы даже номер не запомнили… А свидетели происшествия? Как это так получается, что никто ничего не видел?

— Вы что хотите сказать, что я все выдумала? — рассердилась Наталья.

— Ничего я не хочу сказать… Но по закону необходимы свидетели. И если их нет…

— А разве Эдуарда Петровича недостаточно?

— Ну, он все-таки как бы заинтересованное лицо… нам хотя бы одного незнакомого с вами человека иметь… если бы вот этого товарища железнодорожника найти…

— Он такой же железнодорожник, как я балерина…

— Это лишь ваши предположения… теоретически можно было бы на вокзале сделать объявление…

— Это будет дело вполне бесполезное, — не выдержала Наталья.

— Напрасно вы торопитесь с выводами.

— С тем же успехом можно искать ветра в поле… Нет никакого железнодорожника, это все маскарад был.

Опер начинал на нее сердиться.

— Мы, между прочим, гражданка Шонина, можем вас, если что, и привлечь… за введение органов внутренних дел в заблуждение. Потому как эта ваша история про переодевания, слежку и эстонскую женщину не пройдет… Никто вам не поверит.

— Почему никто? Я, например, верю! — вступил в разговор Петрович. — Наташа и в школе никогда не врала, всегда правду-матку резала, даже себе в ущерб. Всем была в этом качестве известна. Конечно, она может, как и все мы, иногда добросовестно ошибаться, но это совсем другое дело…

— Добросовестно, не добросовестно, а история — мухам на смех.

— Не мухам, а курам, — не удержалась Наталья.

Но опер не слышал: он, сузив глаза, неотрывно следил за крылатым насекомым, заходившим на очередной круг.

«А-а, бесполезно! — думала Наталья. — Только время теряем…»

Когда они с Петровичем вышли из отделения, тот сказал:

— Зря ты, Наташа, про самку беркута.

Наташа пожала плечами.

— А-а… все равно с самого начала было ясно, что они ничего делать не будут.

Довольно долго шли они по улице Ленина, шли и молчали, погруженные в тревожные размышления.

— А знаешь, почему ты номер не запомнила? — сказал Петрович, когда они вышли на Театральную.

— Наверно, в состоянии шока была…

— Шок шоком, а номера вообще не было видно. По-моему, он глиной был залеплен. Но не весь. Халтурно залепляли — у нас же везде халтурщики… Кусочек глины, похоже, отвалился. И две циферки я разглядел… Две семерки… Зайду-ка я к племяннику, вдруг он что-нибудь сможет выяснить по своим каналам.

Как только Наталья вышла на Урицкого, она снова ощутила смутную тревогу. Несколько раз оборачивалась, но ничего и никого подозрительного видно не было. Нет, на этот раз никакой слежки… Откуда же тогда тревога? Наверно, решила она, это просто накопилось… остаточные явления после пережитого шока… Или просто улица эта теперь вызывает немедленную ассоциацию с бедой. Почему-то очень не хотелось идти домой. «Надо бы навестить тетушку», — постановила она. Но тетки не оказалось дома. «Ничего себе, жертва криза. Только что с кровати встать не могла, а теперь шлендрает на ночь глядя», — ворчала Наталья себе под нос. С горя решила отправиться к подруге. Та не очень-то рада была ее видеть. Михаил опять загулял, и Ирка обзванивала его дружков, пытаясь выяснить местонахождение мужа. Разговор не клеился, рассказывать Ирке о происшествии почему-то не хотелось. Другие же темы как-то совсем не привлекали.

Наталья уже собиралась домой, когда зазвонил телефон — Петрович догадался разыскать ее у подруги.

— Серая «Победа» с соответствующим номером, 77–35, числится в угоне! — радостно сообщил он.

— А где именно ее угнали? Здесь у нас, в Рязани, или где-то еще?

— Ты правильный вопрос задаешь, Наташа… В Эстонии ее угнали, в городе Тарту.

Так она и знала! Просто уверена была! Но все равно в груди неприятно екнуло. Все сходится…

— Надо срочно сообщить в милицию! Это же подтверждает наши показания, разве нет?

Петрович несколько секунд молчал. Потом сказал грустно:

— Ох, Наташенька… сообщить-то я сообщу… Но, боюсь, это не произведет на них особого впечатления… Ты же видела сама: никакого энтузиазма наше дело у них не вызывает… А когда нет желания, никакие новые данные ничему не помогут…

— Ах, да, я забыла… им не до нас, им надо мух ловить…

— Вместе с сомалийскими беркутами…

Петрович впервые за последние сутки рассмеялся. Засмеялась и Наташа, как-то вдруг стало легче. А черт с ними со всеми, с машинами, эстонцами, думала она. Бог не выдаст, свинья не съест…

Но домой все равно идти не хотелось. Тем более что на улице стемнело. И в темноте, казалось, таилась угроза… Но делать нечего — пришлось плестись домой. Ноги просто не шли. Но Наталья их заставила. Не стала ждать лифта, поднялась пешком. Перед дверью пережила новый приступ паники: ей показалось, что ключ как-то по-новому, слишком легко ходит в замке. «Ничего нет хуже мнительности», — ругала она себя.

И все же в темную квартиру входила с опаской, долго не могла нащупать выключатель. Когда вспыхнул свет, ожидала увидеть что-то ужасное, сама не знала, что. Но все было совершенно как обычно — нормальный творческий беспорядок.

Комната была наполовину забита холстами, кистями и всем таким прочим, из-за чего вид у нее был совсем нежилой. А ведь и без того невелика квартирка. Со всеми художническими атрибутами в ней и вовсе повернуться негде было. «Один плюс: спрятаться тоже негде», — подумала Наталья.

Она вошла, повесила пальто на вешалку, входную дверь тщательно заперла изнутри. Навесила цепочку. «Негде, негде спрятаться», — бормотала Наталья, заглядывая под тахту, в шкаф, за штору. «Вот разве что в ванную». Посмеиваясь над собой, распахнула дверь.

На краю ванной совершенно неподвижно сидела эстонка и невозмутимо смотрела прямо в глаза Наталье. Та хотела закричать. Но не смогла. В легких не было воздуха.

5

Эстонка включила воду и что-то сказала негромко. Наталья смотрела на нее и видела, что у той шевелятся губы. Слышала она и какие-то звуки, странно отстающие от движения, как в скверно дублированном фильме. Но ничего не понимала. Наверно, из-за шока. И шум воды мешал.

У нее кружилась голова, приходилось держаться за стенку. Все-таки нашла силы сказать полушепотом:

— Что, что вы говорите? Я ничего не понимаю!

— Я сказала: меня зовут Татьяна, — отвечала незваная гостья чуть громче.

Движения губ соединились со звуком, и Наталья стала понимать произносимые слова. И это придало сил.

— Мне совершенно все равно, как вас зовут, — сказала она слегка дрожавшим голосом. — Что вы здесь делаете? Как вы сюда попали? Вы не имеете права здесь находиться! Убирайтесь вон из моей квартиры!

— Тише, тише, Наталья Андреевна, не повышайте голоса! И волноваться не надо. Садитесь, давайте все обсудим. Может быть, договоримся.

И Татьяна сделала повелительный жест. «Надо бежать! Надо кричать караул!» — думала Наталья. Но вместо этого покорно уселась — на унитаз. Потому что больше сесть было некуда. Спросила:

— Куда делся ваш акцент? Зачем вы притворялись кем-то, кем не являетесь?

— Это в целях конспирации…

— Какой еще, к дьяволу, конспирации! Чего вы от меня хотите?

— Хочу купить у вас кое-что…

— Ну так покупайте! Зачем надо было устраивать за мной слежку? Зачем машиной давить? Зачем в квартиру вламываться? Просто бред какой-то!

— Вы отказались с нами сотрудничать, поэтому пришлось прибегать к мерам давления…

— Ах, это было давление? Если бы не мой старый учитель, вам бы не на кого было бы теперь давить…

Татьяна пожала плечами. Сказала громким шепотом:

— С машиной — это была ошибка. Коллега не справился с управлением. Мы приносим свои извинения.

— Кто это — вы?

— Мы — группа патриотов…

— Патриотов? Господи, бред какой-то… При чем тут патриотизм?

— Разве вы не симпатизируете идее свободы и самоопределения народов? Идее демократии? Вот те же эстонцы — они стремятся восстановить свою государственную независимость. Разве вы не солидарны с их чаяниями?

— Нет, не солидарна… В том смысле, что я об этих чаяниях ничего не знаю. А вообще — на здоровье…

— На здоровье? Что это значит? Вы желаете успеха их борьбе или нет?

— Это значит, что я не имею отношения к названным вами проблемам… Я просто тут совсем ни при чем… Понимаете? Я живу в русской провинции, пытаюсь рисовать цвет… Я даже в Прибалтике не была ни разу…

— А свобода вероисповедания? Разве вам не близка эта идея? Вы же дочь священника! Причем не рядового какого-нибудь, а выдающегося…

— Слушайте… мне надоело на унитазе сидеть, ноги уже затекают… Пожалуйста, объясните наконец, что вам надо от меня…

— Вы должны пойти нам навстречу… и продать то, что нас интересует… И безумных цен не заламывать… Стыдно вам должно быть так жадничать, наживаться на чаяниях.

— И не думала даже ни на каких чаяниях наживаться…

— Ну как же, торгуетесь, как на базаре… Мы готовы предложить вам 1200 рублей.

— Сколько? Тысячу двести?

— Хватит! Тысячу двести — и ни копейки больше! Или соглашайтесь, или мы будем вынуждены прибегнуть к другим методам…

— Да нет, я согласна, согласна! Если вы всерьез, конечно, потому что мне как-то не верится… по-моему, вы меня обманываете зачем-то… Никто мне никогда таких денег за мои картины не предлагал…

— Картины? При чем тут картины? Нам нужна Библия. Вы стали обладательницей уникального Ревельского издания 1781 года… Во всем мире сохранились только два экземпляра. Один вот у вас, а другой — в Нью-Йоркской епархии хранится…

Так почему-то обидно стало Наташе от этих слов, что даже испуг прошел.

— Ах, вот в чем дело, — сказала она. — А я-то дура наивная… Но я не уверена, что готова расстаться с этой книгой — это память об одном очень хорошем человеке…

— Этот человек нам ее уже обещал! А потом вдруг передумал в последний момент! Фактически обманул нас, обманул ожидания людей, искренне, глубоко верующих, прихожан подпольной катакомбной православной церкви… Для нас это — священная реликвия. А для вас — так, сувенир.

— Неправда! Если бы вы попросили по-человечески, то дело другое было бы. А так мне не очень-то хочется с вами дело иметь… Это же просто бандитизм, то, чем вы занимаетесь.

Татьяна подняла руку, словно салютуя кому-то, покачала головой выразительно, сказала:

— Наталья Андреевна, я понимаю вас… Но если бы вы знали, каково это — жить в постоянном напряжении, под стрессом, опасаясь репрессий… Вы бы проявили большее сочувствие… Но, кстати, среди ваших знакомых было много репрессированных, не так ли?

— Ну… не знаю… При чем тут… а-а, ладно… Вот что. Насчет Библии: дайте мне подумать немного…

— Думайте, только скорее… А то нам уже небезопасно долго оставаться в вашем городе. Тучи сгущаются… Если надумаете, приносите Библию завтра к двенадцати часам. Вы знаете, конечно, где находится Астраханская улица?

— Астраханская? Первый раз слышу…

— Не бойтесь, мы же свои люди…

— Да нет, я правда не знаю никакой Астраханской…

— Не притворяйтесь… Знаете прекрасно, что она теперь улицей Ленина называется… Так вот, на углу Астраханской и улицы Есенина есть подворотня. Войдите во двор. Там вас будет ждать человек в белом плаще. В очках. Вы скажете ему: здравствуйте, где здесь вход в цирковое училище? А он ответит: здесь нет никакого училища, здесь склад писчих принадлежностей. Передадите ему Библию, завернутую в газету. А он вам отдаст деньги — тоже в газетном свертке. Только смотрите, не подведите.

— Не знаю. Я должна подумать.

— Думайте. Но советую вам принять наше предложение. А то всем будет плохо. Очень плохо!

С этими словами Татьяна выключила воду, встала и пошла к выходу из квартиры. Наталья выскочила за ней вслед, хотела что-то сказать. Но та обернулась, прижала палец к губам.

Ушла, тихонько прикрыв за собою дверь. Будто и не было ее, будто приснилась.

Наталья налила себе чашку чая и стала думать. Продавать Библию борцам за свободу или нет? Если поверить, что борцы настоящие, то деньги с них брать некрасиво, лучше тогда ее просто подарить. Тем более что Палым им вроде обещал… С другой стороны, а вдруг они ее обманывают? Вдруг это обычные, нормальные мошенники, бандиты? Судя по методам, очень даже на то похоже… Ну а продавать такую книгу жадным уголовникам — совсем не хочется. С третьей стороны, 1200 целковых — ой как бы пригодились! Главное — долги тетке можно было бы отдать. Ну, не все, может быть, но значительную часть. Надо будет еще оставить на несколько месяцев скромной жизни. А там, глядишь, и работа какая-нибудь найдется… В общем, велик соблазн. И тут Наталья вдруг вспомнила, что в том же доме, в соседнем подъезде, живет ее старая знакомая — старший товаровед букинистического магазина. С ней они тоже когда-то учились в одной школе, только в разных классах, товароведша была на год старше.

Наталья аккуратно завернула Библию в газету «Правда» и пошла за консультацией.

Букинистка повертела книгу в руках и быстро вернула ее Наталье. Сказала вполголоса:

— Убери ты ее от греха…

— А что, разве это запретная литература?

— Запретная, не запретная, а нам принимать категорически запрещено. И оценивать тоже. Поэтому по большому секрету… Книга, конечно, ценная, но давай договоримся, что этого разговора не было.

— Конечно, конечно, не бойся, я тебя не выдам… Но — насколько ценная?

— Врать не буду: не знаю. Мне же с таким товаром дела иметь не приходится. Но по косвенным данным… ведь невольно что-то слышишь, с чем-то можешь сравнивать… В общем, музей может, наверно, купить… Исторический в Москве. Им, может, и разрешат. Рублей 200–300 могут дать. Церковь рада была бы, наверно, заплатить намного больше, но я не в курсе, разрешают ли им покупать религиозную литературу, имеющую историческую ценность. Попробуй с ними поговорить… Но осторожнее. Если стукнут, неприятностей не оберешься…

Наталья поблагодарила знакомую и уже уходила, когда та на пороге шепнула ей в самое ухо:

— А за границей за такое тысячи платят — долларов, не рублей … Только я тебе этого не говорила!

Наталья всю ночь не смыкала глаз, все никак не могла принять решение. Она теперь не сомневалась: ее преследовали шаромыжники, которые хотят переправить Библию за границу и нажиться на этом. Тысяча двести рублей для них, наверно, и не деньги вовсе.

До трех ночи она была полна решимости отказать контрабандистам. Нет, фигушки, не продам я памяти о Палыме, о его жизни, о его отце, говорила она себе.

Но после трех другие мысли стали приходить в голову. Если не продам, то, пожалуй, могут и силой отобрать. Причем в милицию по такому поводу потом не пойдешь, самой дело пришьют. А так… Ну, переправят за бугор, и что страшного? Может, там купит какой-то хороший человек, уважающий и религию, и книги. Может быть, даже какая-нибудь зарубежная епархия в итоге приобретет. Будут с гордостью прихожанам демонстрировать. Разве это так уж плохо? А в СССР музей если и купит, то выставлять вряд ли будет… Спрячут куда-нибудь в запасники. А потом обменяют или продадут, и попадет туда же, за границу. Почему она должна жизнью рисковать, здоровье ставить под угрозу, ради чего? Да и деньги нужны позарез в ее ситуации, не по ее вине, кстати, создавшейся…

В семь Наталья встала и решила бросить монету: пусть решает жребий. Выпал «орел» — выходило, надо Библию продавать… Ну что же, вздохнула Наталья, в память о Палыме останутся дневники и «Наставления Епископа Бежецкого».

Без семи двенадцать Наташа была уже на углу улицы Ленина и Есенина с газетным свертком в руках. Семь минут ходила вокруг да около с задумчивым видом. Потом ровно в полдень нырнула в подворотню. Там никого не было. Что делать? Она стояла и ждала. Мимо то и дело проходили люди — кто из двора, кто во двор. И все пристально смотрели на нее — как казалось Наташе, подозрительно. Появился дворник — в валенках, в телогрейке, с метлой. Какой-то слишком правильный дворник, думала она, искусственный. А вдруг с белым плащом почему-либо не вышло — может, его украли на вокзале или еще что-нибудь в этом роде… Вот и пришлось по-другому одеться. Тут дворник отложил метлу, полез в карман, достал оттуда очки и водрузил их себе на нос. «Ну точно, это он!», у Натальи забилось сердце.

Дворник подошел поближе, сказал скрипучим голосом:

— Вам, гражданка, что здесь понадобилось?

— Я… я ищу цирковое училище…

— Совсем с ума посходили… в Рязани сроду не было никакого циркового училища…

Дворник принялся откровенно разглядывать ее сквозь очки… Голос его звучал теперь чуть теплее:

— Но вы того, не расстраивайтесь, гражданка… Может, чайку хотите попить? Я только что заварил, пойдемте, поговорим о том о сем…

Потрясенная Наталья ринулась вон из подворотни. Вернулась домой с Библией. Думала по дороге: «Ну и хорошо, ну и замечательно, и слава богу за все… так мне легче на душе будет».

Но когда она уже ложилась спать, в начале первого ночи раздался звонок. Она вскочила, в ночной рубашке, босиком подошла к двери, спросила:

— Кто там?

— Это я, Татьяна, — ответил знакомый низкий голос.

«Каково нахальство! — думала Наталья. — После того, что произошло, еще ночью являться! Удивительно, что звонит… Она же умеет мою дверь без ключа открывать. Хорошо, я цепочку накинула».

А вслух сказала:

— Уходите подобру-поздорову. Я вам не открою, тем более ночью. А вздумаете отмычку в ход пускать, я милицию вызову. У меня участковый — приятель…

— Очень прошу вас, откройте! Я извиниться пришла. Все сорвалось, и я на самом деле рада. Пусть Библия у вас остается. Но мне нужно вам объяснить кое-что. Все рассказать и предупредить. Вам угрожает опасность!

Наталья долго колебалась, но в конце концов почему-то дала себя уговорить. Бывшая эстонка имела на нее какое-то магнетическое влияние. «Наверно, я еще пожалею об этом», — думала Наталья, но руки ее сами собой снимали цепочку и открывали дверь.