Контрольный выстрел

— Машина-то — «Волга», сероватая, а таксер — он такой брюнетистый и с усиками. И глазки у него так и зыркают во все стороны. Куртка черная, кожаная. На правой руке печатка, кольцо такое с буквой. А вот какая буква, не могу сказать, Сан Борисыч, я же специально не разглядывал. А может, то и не буква, а знак какой-нибудь… Во, еще вспомнил! Он говорил с акцентом, будто хохол. Своих-то, кубанцев-донцов-казачков, я сразу признаю.

В магнитофоне раздался щелчок: кончилась первая сторона пленки. Турецкий вытащил кассету, на которой ровно сорок пять минут назад еще был записан концерт Майкла Джексона, и перевернул другой стороной. Если об этом узнает Денис, то… Нет, лучше ему не знать. Эти меломаны — странные люди, а попса, как они называют подобную музыкальную хреновину, для них дороже собственных родителей. Впрочем, подумал Турецкий, возможно, это в нем уже старческий маразм пробуждается, пробует силы.

Они с Кочергой устроились на кухне, чтоб не мешать красиво жить славному семейству Грязновых, которые, судя по всему, в настоящий момент принимали гостей. Во всяком случае, из дальней комнаты доносился женский голос.

Денис пару раз тактично и молча заглянул на кухню, достал из холодильника бутылку какого-то заморского вина, поставил на плиту чайник и развязал коробку с тортом. Вот уж и вовсе новости! В этом же доме никто отродясь не любил сладкого! Господи, что может сделать с людьми женщина!..

Занимаясь сейчас Кочергой, Турецкий ни на минуту не забывал, что Костя ни за что не упустит возможности побрюзжать по поводу, мягко выражаясь, неавторизованных действий своего подчиненного. Ну уж на этот раз извините, Константин Дмитриевич! Все по форме, и никакой самодеятельности: свидетель Кочерга Виктор Антонович уже предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний, у него же и спрошено разрешение на магнитофонную запись беседы. А уж потом, позже, каждое слово допроса свидетеля будет внесено в протокол, благо всевозможных бланков у Турецкого было навалом. Вот только чистой кассеты в доме не нашлось, и в этой связи Саша понимал, что не далее как завтра он будет иметь печальный вид, выслушивая от Дениса упреки: стерли, мол, любимую запись. Правда, на этакий демарш Денису еще надо решиться.

— Теперь, Виктор Антонович, такой вопрос: вы что-нибудь когда-нибудь слышали о человеке по фамилии Боуза? Его зовут Эмилио Фернандес.

— Теннисист, что ли, Сан Борисыч? Ой, да чего ж это я несу! Тот же Эмилио Санчес, ага. А этот ваш Фернандес, да? — не, не припомню, чтоб от кого слышал. Незнакомый он мне.

Вот как получается: была, значит, у банкира Алмазова такая тайна, о которой даже его личный телохранитель и шофер не догадывался.

— Ну хорошо, оставим это. Расскажите теперь о своей поездке в Висбаден. Почему вы выбрали именно этот город, который, по-моему, действительно находится где-то у черта на куличках? А разве в Москве больше в карты не играют?

— Да вы что, Сан Борисыч! — с глубоким укором развел руки в стороны Кочерга, будто в вопросе прозвучало абсолютное непонимание совершенно элементарных вещей. — Да разве ж можно сравнивать?! Там же культура! Понимаете? А с нашими, извините, отечественными каталами разве можно вообще связываться? Еще раз извините, но тут и говна нахлебаешься — во! — он чиркнул ладонью над своей макушкой. — А потом эти падлы еще и башку тебе оторвут. Чтоб не вякал. Не-ет!.. Там культура! Представляете, обстановка? Мужики в ливреях — это обслуга. Дринки всякие, кофеюшники, тишина, дамочки забавные, престарелые. Я с крупье выражаюсь исключительно по-английски: ну там «дабл-даун», мол, или — «сплит, плиз». А? Да для меня там рай земной! Жена моя Нина Васильевна никак не хотела понять. Можно сказать, терпеть не могла мои вояжи. Только если по чести, Сан Борисыч, то я ей и не говорил про свои поездки туда, в Германию. Потому что, как я понимаю, если б она про это дело узнала, то тогда мне и ее пришлось бы брать с собой. А какой же, извиняюсь, тогда кайф? Я, получается, за столом, а она — в вестибюле? Она ж карты на дух не подпускала. Поэтому и ушла от меня. А я посмотрел, поездил, пожил холостяком и понял, что мне и без нее тоже плохо. Я ведь знаю, как она ко мне всегда относилась, прежде-то… Так все враз не разрубишь. Ей без меня тоже, полагаю, несладко, Сан Борисыч. Вы ж видели ее, как?

Турецкий неопределенно пожал плечами, выражая этим движением все что угодно.

— Вот видите, — по-своему понял Кочерга и вздохнул. — И я то же самое думаю…