Контрудар (Роман, повести, рассказы)

Хозяйка с двумя подростками-учениками не поспевала отпускать товар. Назар растерялся. Он знал, что с той же силой, с какой мать любит Горация, мадам ненавидит его, Назара. Еще с детства выработался в нем условный рефлекс: завидев эту женщину, он умолкал, забивался в угол, старался до предела съежиться, а то и вовсе удрать. Знал он, что гимназисту Горацию запрещалось водить компанию с «куховаркиным отростком». Но пока у мальчиков интересы были одни, особенно на реке и во всех ее протоках, никто не считался с запретом.

Попросить лимон, не задаром, а, конечно, в долг. И он тут же увидит насмешливые и в то же время уничтожающие глаза. Булочница ничего не скажет, но в ее взгляде он прочтет: «Злыдни, а туда же… лимон…» Денег же нет. До новой получки целая неделя. От старой в кармане вошь на аркане. Не лучше и у всех пекарей. Ни у кого не перехватишь…

Из-за спины покупателей, загородивших прилавок с халвой, пряниками, ландрином, лимонами, спросил:

— Горация нет?

— Нашел время и место искать пана чотаря? — скривила рот хозяйка.

Какая-то адская сила приковала Назара к цементному полу лавки, не давала двинуться с места. Что это? Да, он обещал матери… Лимон — это пустяк. Ведь мать, отлучив от груди родного сына, еще долго кормила своим молоком ребенка этой женщины. Вмиг в сознании вспыхнули слова, услышанные накануне: «Грабь награбленное!» И пальцы его зажали то, что он искал, то, чего так ждет мать в сыром подвале.

Как раз в тот момент, когда добыча очутилась в руках, по его пальцам словно ударил электрический ток. Участник многих кулачных схваток на обеих слободках, он вмиг обмяк. Вместо того чтобы покрепче стиснуть пальцы, он их разжал…

И тут же истерический вопль ударил по ушам:

— Гараська! Тут среди бела дня грабят, а он лакает портвейн. Вор, разбойник! Лимон, лимон, целый лимон! Гостям прислужить — ему, видите ли, стыдно, а красть — пожалуйста. Ух, пся крев, лайдак поганый…

Было такое — отказался Назар от роли лакея на званом обеде. Тогда пани Ядвига принимала высокопоставленных гостей, шикарных панов офицеров из корпуса Довбора-Мусницкого. Не пристало же «вольному казаку» прислуживать с салфеткой под мышкой гонористой шляхте. И он сослался тогда на боль в «середке»…

И стыд, и злость, и отчаяние враз сотрясли сердце молодого пекаря. Бывало, на его руках оставалась вся дневная выпечка, и он ни разу не присвоил ни одной булки. Иные кухарки таскали и таскали хозяйское добро, а мать его уходила в подвал с пустыми руками. Ее наукой он и жил с малолетства. Другие мальчишки потрошили в затоках чужие верши, но не он. А тут… Пусть, а он принесет матери кисленького…

И вот запретный плод снова в его дрожащей руке…

Торопясь, он стал спускаться по скользким ступеням крыльца. И вдруг словно тяжелая балка обрушилась на его голову. Упав сначала на колени, он скатился на обледеневший тротуар. Решив ни за что на свете не отдавать драгоценную добычу, Назар рывком вскочил на ноги. А тут новый удар вызвал протяжный звон в левом ухе.

Увидев перед собой разъяренную физиономию и набухшие кровью глаза, Назар сразу принял решение не отвечать на удары. И не потому, что перед ним стоял в форменном жупане его чотарь. А потому, что это был сын хозяйки, которая может «пустить по миру»… Рефлекс! Но не обороняться он не мог.

Сунув лимон за пазуху, он стал обеими руками отражать все наскоки. Налетели еще люди, стали бить Назара в незащищенную спину, в поясницу, в поджилки. По всей слободке катился исступленный крик: «Ворюга! Ворюга! Кассу упер!» А с крыльца разъяренная лавочница визжала во всю силу легких: «Дай, дай ему, Гараська!»

Начался самосуд. Страшный по своей дикости, по бездумности озверевшей толпы. Всю накопившуюся злость за трудности с хлебом, с мясом, с овощами, за разладившийся городской и речной транспорт, за дороговизну одичавшие люди старались выместить на Назаре.

Вкусив сладкий плод свободы, веками угнетенная масса жаждала правды и справедливости. Она с равным гневом ополчалась против разоблаченного полицейского и жандарма, против воротил и жмотов, против убийцы и грабителя. В ее представлении любой судья царя и судья Керенского являлся вымогателем и хабарником, защитником сильных мира сего и мучителем обездоленных. Народ века твердил мудрое предостережение: «С сильным не борись, с богатым не судись!» И еще: «В земле черви, в воде черти, в лесу сучки, в суде — крючки».

Толпа сама чинила суд и расправу. В том блицтрибунале не было ни председателя, ни членов суда, ни прокурора, ни судебного исполнителя, ни палача. Все эти обязанности брал на себя коллективный судья — разгневанная толпа. Самосуд!