Контуры и силуэты

Сегодня ясный день, и небо, немного поблекшее с тех пор, как я был здесь в последний раз, может быть, из-за отсутствия контраста, который создавали красные и желтые кроны деревьев, ограничивавшие его, как берега на географической карте, не выглядит отдельным и плоским, как тогда — паутина тонких ветвей, слишком четких и черных, чтобы, проявившись, оказаться чем-то еще, иссекла его по краям, проникла в монохромный, графический пейзаж. Небо растворяется в нем и за деревьями сходит на нет. Но там, где в прошлый раз помещался плакат, тонкая, черная, как вычерченная тушью, рамка. Можно вообразить, что это обозначенный фотографом кадр.

Маленькой черной фигурки нет в кадре — она в другой плоскости, она — наблюдатель, может быть, фотограф. Вот она повернулась и уходит по влажной и чистой аллее, уменьшаясь по мере удаления, потому что может быть еще наблюдатель, может быть телезритель. Можно ли так увидеть себя? Можно, но еще ты видишь короткую бледную тень, которая, несмотря на отсутствие солнца, пока еще есть и перемещается вместе с тобой. Она была там, в светлом прямоугольнике, упавшем из бесшумно открывшейся двери на пол, который был мягким, как во сне; она поднималась с тобой по лестнице, оказываясь то слева, то справа от твоего тела, извивалась на каменных истертых ступенях, она издевалась над тобой, она все время была с тобой, твой единственный свидетель, может быть, от нее ты пытался избавиться в толпе — сделай поярче.

А если прислушаться, то можно услышать звук шагов, еле слышный скрип мелкого гравия под ногами — сделай погромче. Еще громче. Нет звука. Но вдруг тишину разрывает карканье ворон где-то над деревьями — непременный аккомпанемент для такого кадра, — но ты не видишь их. Скрип гравия может оказаться всего лишь фоном, заменяющим тишину, когда включишь звук на полную мощность — этот скрип не записывался при съемке, и карканье ворон добавили при озвучании. Единственная реальность в этом кадре это капля, внезапно упавшая с дерева и щелкнувшая по шляпе. Нахлобучиваешь ее поглубже.

“Итак, что мы имеем?” — и снова задумался о чем-то другом. Нет, не задумался, просто куда-то пропал, а если задумался, то эти мысли мне неизвестны.

Плохо, когда начинаешь видеть себя со стороны не в фигуральном, а в буквальном смысле. Плохо: это отсутствие себя. Видишь кого-то постороннего, даже без образа и лица, которые ты мог бы описать. Знаешь только, что узнаешь его при встрече, но не знаешь, что он чувствует и что у него на уме. Но ты чувствуешь, что он опасен. В нем что-то несвойственное тебе. Этот момент наступает, когда не можешь проникнуть в собственные мысли. Думаешь, наверное думаешь, но не знаешь, о чем ты думаешь и куда это тебя приведет. Ты понимаешь, о чем я говорю? Нет, я не имею в виду сумасшествие, и ты его не боишься, но почему-то произносишь неизвестно откуда взявшиеся слова, не те, которые человек произносит, когда рассуждает вслух — другие. Это части каких-то диалогов, которых ты никогда не слышал. Может быть, ты когда-нибудь услышишь их и тогда вспомнишь, как ты их произносил. Они не были придуманы на ходу, они сами возникают в мозгу, как воспоминание о том, чего не было. Может быть, тоже куски каких-то передач, потому что у телезрителя даже собственные воспоминания и рассуждения начинают со временем оформляться в виде телепрограмм. Какой-то разговор, в котором упоминаются детали случившегося, но тогда, когда оно еще не случилось. И вот теперь, после того как оно произошло, начинаешь припоминать подробности того разговора, даже не разговора, а того, что случилось теперь, а описывалось тогда. Понимаешь?

— Нет.

Я сам плохо понимаю, потому что не знаю, что и насколько реально. Мы видим церемонию присуждения «Оскара», нудистский пляж на Гавайях, Уимблдонский турнир, котенка, поедающего «Вискас», захватывающий боевик из жизни роботов, смертную казнь в Казахстане, залитый кровью труп эстрадной певицы — убийство наравне с викториной, боевиком, рекламой приходит в наш дом. Оно становится домашним, оно больше не страшно.

Потому что откуда мы можем знать, что мы видели? Мы знаем только, что женщина была в красном платье, что на ковре были пятна, блеснувший целлофановый кулек — мелкие детали, создающие достоверность. После этого можно говорить что угодно, что она была убита ножом или стилетом, что в деле замешан ее психотерапевт, но при таком обилии подробностей даже следующее за событием опровержение звучит более правдоподобно.

А после этого начинаешь сомневаться и в самом существовании психотерапевта, хотя нет, конечно, он был. Однако его роль во всем этом деле совершенно иная. Он пытался извлечь убийцу из глубин ее подсознания и, вероятно, на свою погибель извлек.