Контуры и силуэты

Она прыгнула в сторону, резко дернула бедрами, обернувшись, махнула рукой. Заплясала под включившуюся фонограмму какой-то дикий, бесшабашный, развинченный танец. Шлягер, который она после длинной серии прыжков и приседаний запела, был подстать танцу, такой же бесшабашный и разнузданный, песня про какую-то Маришку, забывшую штанишки у мальчишки, песенка, на которую она, может быть, отважилась бы в своем кругу или на частной вечеринке у новых русских, да еще вот здесь, перед Зимним дворцом в особых обстоятельствах.

Мне понравилось ее выступление, ведь она же была уверена, что в нее будут стрелять и повела себя адекватно.

Всеобщий вздох отлетел от толпы как душа, когда она кончила петь — может быть, даже те, кто сейчас проиграл, почувствовали облегчение. Секунду длилась тишина, и затем рукоплескания разбежались от подмостков к стенам дворцов. Над толпой заходили, закачались на древках портреты. Настроение толпы поднималось.

“Еще не вечер, — подумал я, — и срок еще не истек. Где-то сейчас “кадеты” потирают руки и подсчитывают барыши. Впереди, после выступлений нескольких див, под занавес появится на подмостках никем не ожидаемый, ничем не примечательный образ бедной Лизы, первой среди равных, предназначенной на заклание. И “кадеты” потирают руки в предвкушении выигрыша, но главный выигрыш не у них — главный выигрыш, как всегда, у черта. Еще не вечер, — сказал я, — и срок еще не истек, а когда истечет, ты увидишь, что ничего не выиграл, князь тьмы”.

Пора. Я встал, выключил телевизор, оглядел комнату. Комната была такой, как всегда. Подумал, что пора бы вытереть пыль. Так, все стояло на своих местах, я давно уже ничего не трогал. Подошел к окну и, отодвинув штору, посмотрел — было сухо. Я засмеялся — ведь только что я видел это по телевизору. Я надел плащ шляпу, вышел. У меня еще оставалось время посмотреть на закрытую дверь.

Было не слишком холодно, и я пошел пешком. От Дворцового моста я повернул налево и прогулялся вдоль Зимнего дворца до Запорожского переулка, а там через Миллионную, в начале которой, недалеко от площади стояли военные машины, прошел до Мойки и, перейдя ее, направился по набережной в сторону Дворцовой площади. Там, на широком Певческом мосту тоже стояло несколько грузовиков. Но не видно было никаких людей и фары машин не горели. Впереди, справа, за высоким бело-желтым штабом Гвардейского корпуса, видна была заполненная народом Дворцовая площадь. Там что-то происходило, неясный шум доносился и сюда. Потянув на себя тяжелую створку железных решетчатых ворот, я вошел во двор Капеллы и повернул направо, под арку. В небольшом, аккуратном, асфальтированном дворике было тихо и пусто. Несколько окон светились здесь на разных этажах, но мысль о том, что там кто-то живет, показалась мне невозможной. Постояв немного, я поднялся по нескольким наружным ступеням и вошел в освещенный люминесцентными лампами подъезд. Крашенные зеленой, заборной краской стены, чистая, но абсолютно безликая лестница. Я поднялся на третий этаж. Площадка была недавно выметена и вымыта. Потянул на себя дверь и вошел в квартиру нового русского. С площадки падало достаточно света, чтобы увидеть ячейки черного пола. Я шагнул с балки на балку, и под моими ногами, как бездна, сгустилась чернота. Впереди, из маленькой комнаты потянуло холодом, там из открытого настежь окна на пыльный паркет падал светлый прямоугольник.

Он все время шел впереди, этот пулустертый. Какое-то время я не замечал его, он просто не привлекал внимания. Потом он как будто материализовался передо мной — я осознал его. Я принял это как должное. Он не оглядывался, как, впрочем, и я, — не то чтобы не опасался слежки, а видимо, ему, как и мне, это было все равно. Он сутулился, наверное, ему было зябко. Я усмехнулся при мысли, как тепло было на Канарских островах. Воротник его плаща был поднят, и помятые поля шляпы были опущены, на манер парижского клошара из какого-нибудь старого фильма. Да был ли он? Ведь было сухо, и я не мог видеть его отражение в лужах. Может быть, просто какой-нибудь сгусток тьмы. Я прошел мимо, когда он проскользнул в щель между прикрытыми створками кованных ворот.