Копчёная селёдка без горчицы

— Я вернулась в Изгороди, видите ли, потому что беспокоилась о Грае. Грай — так зовут коня цыганки. Я хотела убедиться, есть ли у него еда.

Это была не совсем правда: Грай мог бы неделями жить, щипля траву на опушке, но благородные мотивы никогда не подвергаются сомнению.

— Очень похвально, — заметил инспектор. — Я попросил констебля Линнета снести туда немного сена.

Перед моими глазами возник мимолетный образ полицейского констебля Линнета, сносящего яйцо в сене, но я быстро прогнала его, чтобы сдержать улыбочку.

— Да, я заметила, когда пришла туда, — сказала я. — И, конечно, я наткнулась на Порслин. Она сказала, что вы нашли ее в Лондоне.

Пока я говорила, инспектор достал записную книжку, открыл ее и начал записывать. Мне надо быть осторожной.

— Я не думала, что ей безопасно оставаться в фургоне. Не тогда, когда напавший на ее бабушку слоняется где-то в округе. Я настояла на том, чтобы она отправилась со мной в Букшоу, и вот на пути туда мы наткнулись на тело.

Я не сказала «тело Бруки», потому что не хотела произвести впечатление, что общалась с ним, что могло привести только к лишним вопросам о нашем знакомстве.

— В котором часу это было?

— О, дайте подумать… Вы пришли сюда, когда я встала, в районе завтрака, — это было около половины десятого, где-то так.

Инспектор отлистал несколько страниц в записной книжке и кивнул. Я на правильном пути.

— Прямо после этого пришел сержант Грейвс за моими отпечатками пальцев — в полдесятого, может быть, в десять? В любом случае, — продолжала я, — констебль Линнет наверняка скажет, в котором часу я звонила, чтобы сообщить, как мы нашли тело на фонтане.

Я толкла воду в ступе — тянула время, оттягивая момент, когда он неминуемо спросит о моем так называемом нападении на Фенеллу. И решила броситься на амбразуру.

— Порслин думает, что это я напала на ее бабушку, — прямо сказала я.

Инспектор Хьюитт кивнул.

— Миссис Фаа совершенно дезориентирована. Такое часто случается при травмах головы. Я полагал, что достаточно прояснил этот вопрос ее внучке, но, вероятно, мне следует поговорить с ней еще…

— Нет! — перебила я. — Не надо. Это не имеет значения.

Инспектор пронзительно посмотрел на меня, затем сделал очередную пометку в записной книжке.

— Вы ставите букву «Я» вместо моего имени?

Это был нахальный вопрос, и я пожалела о нем, как только задала его. Однажды, во время другого расследования, я видела, как он написал букву «Я» рядом с моим именем в блокноте. К моему раздражению, он отказался объяснить мне, что она значит.

— Невежливо спрашивать об этом, — заметил он с легкой улыбкой. — Никогда не следует выпытывать у полицейского его секреты.

— Почему?

— По тем же причинам, по которым я не выпытываю твои.

Как я обожаю этого человека! Вот мы здесь, вдвоем, погружены в интеллектуальную шахматную игру, и каждому известно, что другой обманывает.

Повторяю, как же я обожаю этого человека!

И тем дело кончилось. Он задал мне еще пару вопросов: видела ли я кого-нибудь еще, слышала ли звук машины и тому подобное. И потом ушел.

Был миг, когда мне захотелось рассказать ему больше, просто ради продления удовольствия от его общества. Он был бы очень взволнован, если бы услышал, как я застала Бруки Хейрвуда в нашей гостиной, например, не говоря уже о моих визитах к мисс Маунтджой и в берлогу Бруки. Я могла бы даже признаться, что нашла в доме Ванетты Хейрвуд в Мальден-Фенвике.

Но я не стала.

Пока я стояла, задумавшись, в вестибюле, мое внимание привлек легкий скрип туфель по плитке, и я подняла взгляд, увидев, что Фели наблюдает за мной с пролета второго этажа. Она была там все время!

— Маленькая мисс Полезность, — усмехнулась она. — Ты думаешь, что такая умная.

По ее поведению я определила, что она еще не смотрелась в зеркало в спальне.

— Некоторые пытаются помочь, — сказала я, небрежно стряхивая легкие следы талька с платья.

— Ты думаешь, ты ему нравишься, не так ли? Ты думаешь, что нравишься многим, но это не так. Никто тебя не любит. Может быть, кое-кто притворяется, но на самом деле — нет. Такая жалость, что ты этого не видишь.

Усиленный панельной обшивкой в вестибюле, ее голос эхом отразился от разрисованных херувимами досок на потолке. Я почувствовала, будто я пленник за решеткой, а она — мой обвинитель.

Как всегда бывает, когда кто-то из моих сестер набрасывается на меня, я ощущаю странное бурление в груди, как будто какое-то первобытное болотное существо пытается выбраться из моих внутренностей. Это чувство я никогда не могла понять, это что-то за пределами разума. Что такого я сделала, чтобы они так меня ненавидели?

— Почему бы тебе не пойти мучить Баха? — набросилась я на нее, но не от всего сердца.

Меня всегда удивляет, когда после очередной семейной ссоры я обнаруживаю, что мир остался прежним. В то время как страсти и эмоции, накапливающиеся в доме, словно ядовитые газы, как будто конденсируются и пристают к стенам, как старая копоть, на улице такого не может быть. Природа, кажется, не способна аккумулировать человеческое излучение. Может быть, ветер уносит гнев.