Копья летящего тень

— Давай, — легко согласилась она, даже как-то ошеломив и опустошив меня, приготовившегося настаивать и уговаривать, этой легкостью, — ты ведь рядом живешь, у Лизы?

Слышала бы моя покойная бабка, царство ей небесное за добрую жизнь и за оставленную мне квартиру, что ее еще раз назвали Лизой! Она, лет семьдесят подчеркивающая, что ее зовут как императрицу, Елизаветой Петровной (в ее устах это звучало «Элисаветта Пиотровна»); она, столбовая дворянка; она, окруженная вещами двухсот и трехсотлетней давности, к которым прикасались руки знаменитейших людей России: и, наконец, она, которую все в семье упорно называли просто Лизой — и в ее пятьдесят, и в ее семьдесят, и в ее девяносто.

Кстати, именно Лиза впервые назвала меня Жанно и Жаном. Но однажды в записке, оставленной для моей тогда еще невесты, она так написала дрожащей старческой рукой букву «н», что Женя прочла: «Не забудьте, что Жак пьет кофе без сахара», и с тех пор для Жени я стал Жаком. А она для меня — то Жекой, то — женой моей Женей: как приходилось.

— У Лизы, — кивнул я головой, — но ее уже скоро год, как нет, живу один.

Помолчали немного, и вдруг Женя тихо засмеялась:

— Она так строго говорила, что мне всегда становилось смешно. Это потому, что она любила тебя и ко всем ревновала.

— Ну, с чего ты взяла… — смутился я, потому что Женя сказала правду.

— Уж мне ли не знать! Она меня заставила выучить все твои любимые вещи и вызубрить все твои привычки… кроме некоторых, конечно…

Решено было, что мы сейчас же едем ко мне пить кофе и слушать романс.

Проходя мимо того места, где во сне целовался с Маргаритой, я задержался на мгновенье, потому что увидел отпечаток подошвы своего башмака — мне-то известен этот рифленый узор и этот сорок пятый размер!

Да, именно здесь я покачнулся и оступился, когда Маргарита так внезапно исчезла из моих объятий и растворилась.

Не удержавшись, придавил ногой влажную землю рядом — конечно, точь-в-точь! Но размышлять было некогда — Женя увлекала за собою, ничего не обещая, но ничего и не отвергая.

Она нисколько не удивилась переменам в доме, которые самому мне казались существенными, ибо были результатом моих собственных усилий.

В самом деле, подумаешь — мебель поменял местами, но ведь мебель та же самая; или прибавились три картины — ну, на то и хобби у меня такое — рисовать; или — обои другие: так ведь лет двадцать их здесь не меняли, пора.

Она бродила по квартире молча, осторожно прикасаясь то к одной, то к другой вещи, и только хризантемы вызвали в ней какое-то оживление. Я не мешал, понимая, что она чувствует и вспоминает: слава Богу, не только мои, но и ее счастливые часы и дни прошли в этих стенах.

Наконец рука ее коснулась гитары. Пальцы погладили гриф, затем сразу все шесть, томно занывших струн.

— Спой, — сказала она, — ведь я пришла слушать.

— Слушай, — покорно ответил я, беря гитару, хотя намеревался сначала сварить кофе, вместе выпить вина, поболтать. — Слушай…

Никогда до этого мне не пелось так свободно и легко, так интимно и открыто. И стихи, и мелодия не вспоминались, а словно рождались впервые при нас, вот сейчас, сию минуту, сей миг; будто то, что слетало с губ и отделялось от струн, шло за кадром, а в кадре — мы, наша так нелепо расстроившаяся жизнь, наша наивная любовь.

Жена моя Женя слушала, полусидя на подоконнике. Закончив петь, я поймал себя на ревнивой мысли: а вдруг какой-нибудь повеса раздевает ее взглядом из окна соседнего дома?

«Тебе-то что? — тут же ехидно спросил внутренний голос. — Бывшая жена — не Бог весть какое родство!»

«А пошел ты!..» — тут же ответил ему второй внутренний голос и я, воспользовавшись перепалкой, заглушил оба.

— Хороший романс, — сказала Женя. — Почему ты не пел его раньше?

— Забыл. А теперь вспомнил. Я же говорил — во сне вспомнил, сегодня ночью.

— А этот помнишь?

Ты говоришь — все кончится любовью:Я говорю — все кончится судьбой…

Вскипели, забурлили, заметались нервные клетки, бросаясь к ячейкам памяти, распахивая им маленькие дверцы и лихорадочно шаря в крошечных каморках. Вдруг — яркая, слепящая изнутри вспышка: нашлось! Я уставился на Женю:

— Где ты его слышала?

Действительно — где? Ведь это та, юная Маргарита, внесенная Аттисом, пела эти строки — Маргарита из сна! Из моего сна! Откуда же Жене знать эти слова?

— Понятия не имею. А разве не ты это когда-то пел? Что с тобой, Жак, что ты так на меня смотришь?

— Смотрю?.. — машинально переспросил я, не в силах сразу выпутаться из наброшенной на меня сети смятения. — Я смотрю на тебя так, потому что ты мне очень нравишься.

Видит Бог, я говорил правду, ибо только правду можно сказать, еще не осознав до конца произносимых слов.

— Орел! — захохотала Женя. — Вот так вот заманить девушку к себе, и сразу: «Ты мне нравишься!»

«А про орла-то ты откуда знаешь?» — хотел уже воскликнуть я, но вовремя сдержался, подумав, что это действительно странно с моей стороны: каждое слово пытаться увязать с моим фантасмагорическим сном.