Корабль дураков

Беззвучный вопль, медленно нарастая, поднялся в душе Левенталя, из самых ее глубин, поднялся — и снова заглох. Это был и вопль, и песнь, полная горьких слов: «Отнимите у меня ложе, возьмите мою кровь, раздробите мои кости — да будут они прокляты, о Господи, что им еще от меня нужно?» И в ярости он закричал над ухом Шумана так, что доктор сильно вздрогнул и едва не уронил бинт, которым обматывал лоб Рибера.

— Поосторожнее, вы! — резко сказал доктор Шуман.

Но его слова потонули в крике Левенталя:

— А может быть, моя постель нужна мне самому, доктор? Может быть, раз в жизни я хотел бы вернуться куда-то и чтобы меня не выталкивали обратно? По какому закону мне не дают пользоваться тем, за что я заплатил? С какой стати вы явились сюда, будто он один тут хозяин, и отдаете ему мою постель только потому, что он пьян, а я нет? Доктор, — теперь он говорил тише, с искренним волнением праведника, взывающего к сочувствию и справедливости, каких естественно ждать от другого праведника. — Доктор, я хочу это понять, объясните мне!

Доктор Шуман возмутился: экий эгоизм, экий дурной характер! Мало того, что мучаешься с мерзким пациентом, так еще изволь выслушивать какие-то попреки! И он спросил холодно:

— Разве это уж такое тяжкое испытание — отдать свою постель тому, кто в ней нуждается, да еще когда у вас есть другая, ничуть не хуже? Если хотите, я велю переложить его на диван, но качка усиливается, и ему безопаснее на койке, чтобы не упал.

А я могу падать до скончания века, до тех пор, пока все евреи не возвратятся в Иерусалим, — кому какое дело? Голова разбита у меня, но кого это волнует? Вслух Левенталь сказал, давая волю презрению:

— Пускай остается один в этой вонючей каюте, мне она не нужна!

— Благодарю вас, — надменно и устало уронил доктор Шуман.

Левенталь надул губы, громко, пренебрежительно отфыркнулся и вышел в коридор, не высказав вслух всего, что он думает о такого рода благодарности.

Капитан пригласил доктора Шумана выпить на мостике чашку утреннего кофе и стал отводить душу.

— Я выслушал доклады разных моих подчиненных, — начал он, вытянув шею так, что дряблые складки вылезли из воротничка, и опять заправил их на место. — Не говорю уже о неслыханной дерзости всей этой затеи, о том, что эти безобразные плясуны просто не представляют, как вести себя в приличном обществе. Но вдобавок ко всему они, оказывается, самые обыкновенные уголовники, мелкие воришки и мошенники. На редкость беспокойный выдался рейс…

— Да, просто бедствие, — сказал доктор Шуман, даже не пытаясь скрыть, как он устал и как опостылело ему нынешнее мерзкое плаванье.

— Ну, это слово мы на море попусту не употребляем. Вот когда корабль идет ко дну, это и вправду бедствие, — наставительно заметил капитан, смягчая суровость своих слов тусклой улыбкой. — Старый морской волк хорошо знает, что такое опасность и бедствие, и не станет принимать всерьез хулиганство каких-то там пассажиров, — продолжал он, предоставляя доктору самому заключить, что за старый морской волк тут подразумевается. — Они просто не умеют надлежащим образом вести себя на корабле…

— Некоторые и на суше тоже не умеют себя вести. Но все же у нас на борту есть несколько вполне порядочных людей.

Капитан чуть не фыркнул, ему как на блюдечке поднесли столь удобный повод посмеяться.

— Буду вам чрезвычайно обязан, если вы мне покажете среди пассажиров хоть одного порядочного человека, — с наслаждением любезно съехидничал он.

Доктор Шуман тоже сделал вид, будто его это забавляет.

— Задача не из легких, — согласился он, — при том, что знакомство наше недолгое, а обстоятельства сложные и непривычные. Почти все показали себя отнюдь не лучшим образом.

На это отвечать было нечего.

— Мне доложили о краже, condesa лишилась своего жемчуга… несчастная женщина! Все-таки я начинаю думать, что ее рассудок не совсем… — И он указательным пальцем коснулся лба.

— Возможно, — коротко сказал доктор Шуман, чтобы сразу покончить с этой темой. — А украден жемчуг или нет, мы не знаем. Condesa сказала, что дети сорвали с нее ожерелье. По словам горничной, которая за ней ухаживала, она в тот день его не надевала. Дети что-то бросили за борт. При этом были двое свидетелей, супруги Лутц, но, к сожалению, их показания не сходятся. Стало быть, ничего не доказано.

Молодой стюард, стоявший поодаль, подошел налить им еще кофе, и капитан предостерегающе поднял руку, призывая к молчанию.

— В таких случаях плохо вот что, — сказал он, когда стюард отошел и уже не мог услышать, — плохо, что человека, всякого человека, не только морского офицера, — прибавил он великодушно, — вовлекают в женские пересуды. Это унизительно. Поневоле чувствуешь себя оскорбленным, когда вынужден заниматься такими вот недостойными мелочами. Мне говорили, что в Санта-Крусе эти испанцы ходили по магазинам и воровали на глазах у многих ваших «порядочных» пассажиров. Так что же, никто из свидетелей не вмешался, даже не попробовал как-то остановить негодяев?