Корабль идет дальше

— Вообще, творится что-то подозрительное, — поддержал капитана старший механик Устинов. — Только четырнадцатого июня я засек тринадцать крупнотоннажных судов, которые вышли из порта полные солдат и всякого вооружения. На следующий день два из них вернулись обратно пустыми. Значит, ходили совсем недалеко.

— Буш говорил под большим секретом, что все эти приготовления против Англии, — сказал мой капитан, — но я все-таки хочу съездить в Берлин к представителю Морфлота Горлову. Как вы думаете, стоит?

— Безусловно. Все узнаете и нам расскажете. А с другой стороны, непонятно, почему наши продолжают посылать в Штеттин суда? Неужели ничего не знают и не подозревают?

— Между прочим, из Берлина приезжал наш представитель, я ему доложил обстановку и высказал свои опасения. Так он меня в паникерстве обвинил, — с некоторой обидой сказал Балицкий. — Говорит, что через несколько дней закончат погрузку и мы идем в Ленинград.

— Только бы скорее, — вздохнул Гребенкин. — Так надоело здесь стоять и смотреть на их собачью свадьбу.

Мы посидели на «Хасане» еще с полчаса и неуспокоенные вернулись на «Эльтон». Тревога наша росла, хотя никто не хотел произнести того, что думает. Посчитают паникером. Балицкий все-таки отдал распоряжение: «Держать машину и все механизмы в пятиминутной готовности». Может быть, придется срочно уходить из порта.

На следующее утро приехал Буш. С большим неудовольствием он выслушал предложение капитана работать вторую смену.

— Я понимаю. Очень все сложно. На вторую смену надо оставлять и складских рабочих, и счетчиков, и береговых грузчиков. А людей не хватает. Ну, ладно, ладно. Сделаю для вас исключение, капитан. Вы же мой друг, верно?

Эта «дружба» обошлась капитану в килограмм масла, круг колбасы и две бутылки водки. Буш повеселел, сунул «презент» в машину, а мы расписали команду по бригадам и с четырех приступили к работе. Выгрузка двигалась споро, весело. Никакого сравнения с немецкими грузчиками. К двенадцати ночи в трюмах поубавилось. На следующий день объявили соревнование между трюмами и бригадами. Дело пошло еще быстрее.

— Мы вам покажем, на что способны! — кричал бригадир трюма номер три Володя Суслов. — Держитесь!

Через три дня выгрузку закончили. Буш приехал, заплатил деньги команде аккуратно, по ведомости. Но грузить судно нашими силами отказался категорически.

— Много тяжеловесов. Нужны квалифицированные грузчики. Я не могу отвечать, если кому-нибудь из ваших людей отдавит ногу, руку или голову. Как только освободится кран, перетянем пароход и начнем… Как скоро? Как будет возможно.

На этом разговор кончился. Буш, не заходя к капитану, исчез. Потянулись тоскливые дни ожидания. Буш разводил руками:

— Ничего не могу сделать. Мы платим ваши убытки. Война.

По корме, готовая к отходу, сиротливо стояла «Аусма». Фарватеры, по словам ее капитана, все еще не очистили от мин. Когда? На этот вопрос никто ответить не может. Харбор-мастер звонил в военное министерство. Оттуда сказали, что сообщат.

Наш капитан уехал в Берлин, в Торгпредство. Мы ждали его возвращения с нетерпением. Приехал он через два дня веселый, довольный и бодрый.

— Ну, как дела? Почему не выпускают «Аусму»? Не грузят нас? — Мы засыпали его вопросами.

— Не волнуйтесь, товарищи. В Берлине обо всем знают. Не надо возмущаться, нервничать. Этим делу не поможешь. Все будет в порядке, так сказал Горлов. Пойду расскажу Балицкому.

Сообщение капитана немного успокоило нас. Раз сам Горлов говорит. Что ж делать? Ждать так ждать. Война.

На следующий день мы опять взволновались. В порт пришел груженый теплоход Балтийского пароходства «Днестр», да еще привез команды на строящиеся в Гамбурге шаланды! Как же так? Фарватеры замусорены минами, а суда идут в порт. Капитан «Аусмы» снова побежал в управление порта. Ответили лаконично:

— Не могли же мы бросить теплоход в море? С опасностью для жизни тральщики провели его в порт. Мы должны были рисковать.

Слова звучали правдиво, но все же что-то продолжало тревожить нас. Всю последующую неделю советские суда простояли без движения, и вот наконец перетяжка. «Эльтон» и «Хасан» поставили под погрузку. Мы облегченно вздохнули. Ну, кажется, скоро уйдем. Трое суток хорошей работы — и конец. Но хорошей работы мы не дождались. Каждую смену в трюмах копошилось полторы калеки — несколько стариков грузчиков. Что они могли сделать? Погрузка еле двигалась.

В эти дни погода выдалась редкая. Ни одного дождичка. Солнце шпарило с утра до вечера. На небе — ни облака. Днем даже бывало слишком жарко. Мы изнывали, без конца пили из бачка тепловатую, невкусную кипяченую воду, но жажду утолить не могли. Стоял полный штиль. Даже дуновения ветерка не ощущалось в порту. Только ночью становилось легче дышать. Мы двигались по палубе как сонные черепахи. Вялые, разморенные, потные… Ничего не хотелось делать. Скорей бы домой! Стоянка опротивела. Какое-то оцепенение охватило всех.

В субботу, в два часа, когда грузчики положили в трюм очередной тяжеловес, в кают-компанию вошел оберчекер[10] Вилли Финк. Отирая пот со лба, он предложил: