Кораблекрушение «Джонатана»

Все началось еще шесть недель тому назад — причиной ссоры послужила какая-то хозяйственная мелочь, которую одна женщина одолжила другой, а эта последняя утверждала, что все вернула. Кто же был прав на самом деле? Неизвестно. Слово за слово, обе женщины кончили тем, что стали до изнеможения поливать друг друга сильнейшей бранью. Через два дня спор возобновился, причем страсти накалились, так как в дело вмешались мужья. Все уже забыли, что послужило причиной ссоры, но злоба осталась. И, повинуясь этому чувству, только из одного желания сделать гадость другому, все четверо участников стали обвинять друг друга в самых страшных грехах, осыпать нелепыми подозрениями, нередко выдуманными, якобы имевшими место в далеком прошлом. Чем более жестоким и безобразным было обвинение, тем большее удовольствие доставляло оно тому, кто его придумал, и похоже было, что каждый гордился тем злом, которое изливал на окружающих. «Ах так! А я?… Вы же видели, когда я ему это сказал…» — Эти слова нередко можно было слышать еще много дней спустя после начала ссоры.

Перепалка несколько утихла, но языки все еще не замолкали. На глазах своих сторонников обе партии начали поносить друг друга, сила оскорблений всё время росла, от обычных уничтожающих выражений они перешли к злословию и просто клевете. Все это, многократно повторенное специально для того, чтобы заинтересованные стороны как можно сильнее прониклись нанесенными друг другу оскорблениями, послужило толчком к настоящей буре. Мужчины дали волю рукам, и один из них потерпел поражение. Назавтра сын побежденного захотел отомстить за отца, в результате чего произошло еще одно сражение, более серьезное, чем предыдущее: обитатели обоих домов, в которых жили сражающиеся, не могли преодолеть желания участвовать в ссоре.

Развязав таким образом войну, обе враждующие стороны стали вести активную пропаганду, вербуя себе сторонников. Теперь уже большинство эмигрантов разделилось на два лагеря. По мере того как «армия» становилась все многочисленнее, масштабы спора разрастались. Никто уже и не вспоминал о причине, а безуспешно обсуждался вопрос: какой маршрут следует избрать по прибытии долгожданного корабля — отправиться в Африку или вернуться в Америку? Мнения не совпадали. Каким же извилистым путем дошла до этой темы обычная ссора, начавшаяся из-за пустяка? Это непостижимая тайна. И все были уверены, что ни о чем другом они никогда и не говорили, обе версии защищались с одинаковой страстью. Бойцы шли на приступ, отступали, снова бросались в атаку и в качестве снарядов выпаливали множество аргументов за и против. А пятеро японцев, стоящие мирной группой в нескольких метрах от бурлящей толпы, с большим удивлением взирали на лихорадочно кричащих людей.

Фердинанд Боваль, чрезвычайно оживленный оттого, что окунулся в свою стихию, тщетно пытался заставить выслушать себя. Он перебегал от одного к другому, он хотел поспеть всюду, но — увы! — тщетно… Его не слушали. Вообще никто никого не слушал. Нарастали мелкие размолвки, любой отдельный шепот вплетался в общую картину спора, тональность которого повышалась с каждой минутой. Гроза была совсем уже рядом. Молния только что пронеслась. Тот, кто ударит первым, подхлестнет остальных, замелькают кулаки, и все завершится страшной дракой!…

Так же как небольшой дождь порой может заставить утихнуть сильный ветер, бывает достаточно одного человека, чтобы погасить подобное раздражение толпы, в действительности очень поверхностное. Им стал эмигрант, затеявший охоту на тюленей,— он бежал со всех ног и кричал что есть силы, размахивая руками:

— Корабль… На горизонте корабль!

Глава VI

СВОБОДА

Корабль на горизонте! Никакая другая новость не смогла бы так взбудоражить переселенцев. Кау-джер, Гарри Родс, Хартлпул и эмигранты столпились у края восточного мыса, устремив взволнованные лица на юг. Там виднелась узкая ленточка дыма, свидетельствовавшая о приближении парохода.

И вот появился и стал медленно увеличиваться контур корабля. Вскоре уже можно было разглядеть судно водоизмещением около четырехсот тонн. На гафеле[55] развевался флаг, цвет которого был не виден.

Переселенцы разочарованно переглядывались. Конечно, пароход такого малого тоннажа не сможет забрать всех сразу. Неужели это просто торговое судно, а не обещанный губернатором Пунта-Аренаса корабль?

Волнующий вопрос вскоре разрешился. Судно приближалось на всех парах и до наступления полной темноты оказалось на расстоянии трех миль от берега.

— Чилийский корабль,— сказал Кау-джер, когда порыв ветра дал возможность разглядеть цвета развернутого флага.

Спустя три четверти часа, уже в глубокой темноте, лязгание цепей в железных клюзах[56] известило о постановке судна на якорь. Толпа начала расходиться по домам, оживленно обсуждая событие.

На заре эмигранты разглядывали пароход, стоявший в трех кабельтовых[57] от берега. Хартлпул заявил, что это вестовое судно чилийского военного флота.

Боцман не ошибся. Так и было в действительности. В восемь часов утра капитан сошел на берег.