Кораблики, или «Помоги мне в пути»

По этому проекту "Розалина" и второе громадное судно – "Розалина-2", где колония для нескольких тысяч девочек – через наше мелководное водохранилище и каналы выйдут в настоящее море. Там их встретят несколько современных океанских судов. Ребятишек расселят по каютам. И весь этот народ отправится в долгое, на несколько месяцев, плавание к берегам разных стран, к южным островам. Будут знакомиться с планетой, будут отвыкать от прежней жизни, учиться у опытных и умных наставников-добровольцев. А в это время здесь, в Республике, власти развернут строительство новых поселков для детей. В них дети станут жить с приемными родителями, которых немало будет найдено за этот срок. Или с добрыми воспитателями. Не в казармах, а под уютной семейной крышей.

То есть уедут около двенадцати тысяч безнадзорных, ощетинившихся, не верящих ни во что хорошее ребятишек, а вернутся перевоспитанные юные граждане, оценившие заботу и любовь, и жизнь у них начнется радужная...

По крайней мере, так я понял этот план. И не было времени и желания размышлять над ним и обсуждать его. Потому что главное – Петька! Вот он!..

Лейтенант оглянулся на вертолет:

– Газету – дарю. На память о счастливой вашей встрече. И желаю благополучия... – Он козырнул и рысцой двинулся к вертолету.

Вертолет взлетел. За ним другой.

Петька, шмыгая носом, сказал совсем по-младенчески:

– Пит, а ты правда живой? А?..

"РОЗАЛИНА"

1

Мы отвезли Сивку к отцу Венедикту и сразу собрались домой – в Усадебный переулок, к Эдде Андриановне. Отец Венедикт нас не удерживал, понимал, что хотим остаться вдвоем. Он только в точности моим жестом взлохматил Петьке макушку и сказал шепотом Деда Мороза, который притворяется строгим:

– Больше не бегай, путешественник. А то... – И насупил косматые брови.

Петька улыбался виновато и счастливо. И прятал лицо за Кысом, которого не спускал с рук...

Эдда Андриановна приняла нас со сдержанным умилением. Промокнула платочком глаза, когда узнала, что Петька – мой потерянный и нашедшийся сын. Заявила, что будет звать его в отличие от меня Маленьким Пьером. То есть Пети-Пьером. Затем она приготовила для замурзанного Пети-Пьера ванну (которая, кстати, в этом старом доме была вполне современная). Кинула в прачечный комбайн Петькину пропыленную одежду...

Потом она кормила меня и отмытого, отмякшего Петуха творожной запеканкой с земляникой, а Кыса – специальными консервами "Мяу-шмяк", которые заказала в ближайшем магазинчике. ("Какое милое животное!.. У нас с Валентином Модестовичем когда-то был такой же славный кот, только белый. Все понимал, как человек...")

Кыс раздулся и, задрав лапы, уснул на столе рядом со звездным глобусом из меди.

Мы с Петькой весь оставшийся день провели в этой старинной комнате, сидя рядышком на диване. Рассказывали друг другу все, что с нами случилось. Иногда говорили бурно, торопливо, перебивая друг друга. Иногда надолго замолкали. И тогда слышно было, как в своей комнате Эдда Андриановна густым контральто поет:

Цветы осенние, последние цветы,Я их принес тебе на память и прощанье... 

– Мне здесь нравится, – сказал Петька, приткнувшись к моему боку. – Давай здесь жить всегда. Если Эдда Андриановна не прогонит.

– Давай... А обратно в Византийск не хочешь?

– Не знаю... Нет. Что там делать?

Наконец мы улеглись. Я – на широком плюшевом диване. Петька – на дачной раскладной кровати, которую отыскала в чулане заботливая наша хозяйка.

Небо за окнами было светлым, лунным, но сама луна к нам не заглядывала, светила с другой стороны.

По Петькиному дыханию я угадывал, что он не спит. Кровать скрипела. Потом Петька опять забрался ко мне на диван.

– Пит... Я еще не все сказал. Ну, про то, почему убежал сюда...

– Почему, Петушок?

– Я... не верил, что ты погиб. То есть не совсем верил. И загадал...

– Что?

– Если увижу, что в Корабельной церкви сохранился мой... наш кораблик, значит, ты живой. Пришел туда – и кораблик там... Я три дня ходил счастливый... А потом такая мысль: если ты живой, то вернуться-то все равно не сможешь. Остался где-нибудь там... в межпространственном вакууме. И... еще хуже сделалось, чем раньше...

Я уложил его рядом и ощутил, какой он весь натянутый, напрягшийся, будто новой беды боится.

– Видишь, я вернулся. Дон и Рухадзе... остались. А мне повезло. Спи, Петух, ночь уже...

– Пит, я боюсь...

– Чего?

– Проснусь – а тебя нет!

– Куда я денусь, такой большущий? Ладно, держи меня за руку, не отпускай...

– Пит... Завтра давай сходим в Корабельную церковь, посмотрим кораблик...

– Обязательно...

И утром пошли мы в Корабельную церковь.

Двери были открыты, а внутри – никого. В боковой нише перед образом Богоматери с Младенцем светила желтая лампадка. Я понял сразу, что на иконе тот самый нимб из потемневшей узорчатой латуни.

Мастер хорошо написал икону. Лицо Марии было ласковым и со скрытой тревогой во взгляде, которым она смотрела на Сына. Мальчик же отвечал понимающим взглядом: "Не бойся. Что бы ни случилось, мама, я к тебе все равно вернусь..."