Корень жизни: Таежные были

Этот рыбак не просто знал, где должна быть рыба, он вроде бы видел ее. Не более двух десятков забросов в омуточки возле перекатов, каких-нибудь полчаса всех рыбачьих дел, а из котелка уже торчали серебристые хвосты хариусов и темно-шоколадные, в пятнах — ленков. Больше и не надо было. Почистил, помыл.

Ополаскивая лезвие ножа, Андрей Лукич увидел на берегу меж серых камней позеленевшую медную гильзу: «От берданки, — мелькнула мысль. Поднял, повертел. — Юла обронил. Его. У других в этих местах бердан не было».

Старик уже хотел было бросить гильзу, но чертиком выпрыгнул вопрос: «А почему именно здесь оказалась гильза? Зачем тут Юла был? Может, на это место он часто заглядывал? Завтра надо разведать окрестности, посмотреть получше», — решил Лукич.

Уже в темноте позднего вечера заморосил дождик. Меленький, ровный, нудный. Лукич и не заметил бы его, если бы не пошел за сушняком для костра. Взглянул на небо, а там одна слезящаяся чернота. Только силуэты древесных крон слабо высвечивало неровное пламя костра.

Густые вековые кедры долго принимали в свою хвою морось, а в полночь с их ветвей под легкими вздохами ветерка посыпались крупные, как слезы обиженного ребенка, капли. Они шлепались о полиэтилен то далекими одиночными выстрелами, то горохом, после чего деревья на несколько минут замирали, снова собирая и копя морось в ожидании нового вздоха ветерка.

Лукич сквозь сон слушал эту капель, думал о гильзе, вспоминал Юлу, и одна мысль не давала ему покоя: может, плантация где-нибудь совсем рядом?..

…В красивом и чистом, как парк, старом кедровом лесу, снилось Лукичу, на ровной площадке, бархатисто заросшей мелким папоротником, осочками, ландышем и другой веселой зеленью, ровными рядами выстроились стрелки с зонтиками ярко-красных ягод. Сразу видно, что человек сажал их. Давно, потому что много старых женьшеней, а между ними еще больше молодых…

«Созрелые надо выкапывать, а их вон сколько, — решает Андрей Лукич. — Если в каждом даже по сорок — пятьдесят граммов, и то потянут шесть-семь килограммов. Сколько больных излечу, дряхлых омоложу, и дочкам кое-что достанется…»

Старик повернулся на другой бок, послушал шлепки капель по пленке над пологом, высокий и ровный гул комаров, подумал, какое это прекрасное для таежника изобретение — полог и пленка, и снова сомкнул веки. Засыпая, он соображал, что утром доест рыбу, попьет чаю и пойдет обследовать окрестности. Без котомки. Ночевать будет здесь, у ручья.

Утро выдалось хмурое и сырое. Морось временами затихала, вселяя надежду на прояснение, но возвращалась снова и снова, и не предвиделось ей, казалось, конца.

Сидеть и ждать было нудно и тягостно. Лукич взял удочку и побрел вдоль заметно вздувшегося ключа. «В верхах дождь посильнее идет», — подумал. Наживил на крючок извивающегося розового червяка. В поисках уловистого места перешел по валежине на другой берег, спустился ниже, издали присмотрел яму с медленно плавающими листьями, в каких обычно табунится добрая рыба.

Подходя к ней, старик вдруг увидел прислоненную к дереву старую лопату. Взял ее за черенок — она рассыпалась в руках. Даже крепежный гвоздь раскрошился, осыпая ржавчину.

Лукич знал, что здесь бывал Юла, но лопата — не гильза. С берданкой он мог проходить тут в любое время года, а лопата нужна летом, и притом для одного лишь дела. Ею он, наверно, копал землю на плантации, которая, может быть, находится совсем рядом…

Старик оставил на берегу удочку, внимательно осмотрелся, потом стал тихо бродить вокруг находки, осторожно раздвигая мокрые траву и кусты. Его внимание привлек старый высохший кедр — на стволе темнели давнишние следы топора с узким лезвием. Такой топорик-колунчик Лукич видел только у Юлы. Стало быть, тот отдыхал здесь и стесывал с кедра смолистые щепки для костра.

Походив в возбуждении еще — теперь уже торопливее, не раздвигая мокрую траву и кусты, — таежник нашел развалившийся маленький лабаз, а возле него — источенный тленом берестяной жбан, солдатский алюминиевый котелок и длинную костяную палочку для выкапывания корней. Вещи Юлы! Из этого котелка им даже приходилось вместе пить чай.

Старик присел на валежину. Теперь он почти не сомневался: плантация где-то рядом, значит, скоро конец его пятилетним скитаниям. Он хотел сейчас же ринуться на поиски, но удержался. Вернулся на табор, высушился, поковырял вчерашнюю застуденелую уху, полежал в беспокойных раздумьях.

Над лесом вроде бы чуть посветлело. С тоской глядя в унылое небо, Лукич искал глазами не то чтобы просвет голубизны — черная туча все была бы лучше этой безнадежно-удручающей тихой серости. Но не было черного в сером небе, отчего серо становилось и на душе. Он сдерживал себя, успокаивал: никуда не уйдет эта плантация, — да разве можно так просто осилить нетерпение!