Корень жизни: Таежные были

…На рассвете, когда звезды растворились в предутренней синеватой серости, опять приходили лоси, косули и изюбрихи. Остервенело звенели комары, залепляя сетку накомарника, голова гудела от бессонницы. В предчувствии духоты наступающего дня Игорь Петрович говорил себе: «Хватит на сегодня», спускался с ясеня и спешил к зимовью — успеть в утренней прохладе немного вздремнуть.

На седьмой утренней заре, безрадостно встреченной Игорем Петровичем у солонца, потянуло с гор робким ветерком, зашелестела зеленая листва и хвоя. Слезая с лабаза, он умолял ветерок: «Ну давай же, сильнее!» И тот как бы послушался, зашлепал полами его плаща, стянул с головы накомарник, разметал облака гнуса. А уже через час, когда Игорь Петрович подходил к зимовью, ветер гудел вершинами деревьев и перегонял по небу с запада на восток, к морю, еще не иссякшие дождями истомно-тяжелые тучи.

Весь день было ветрено и прохладно, исчезли комары, очистилось небо от туч. Игорь Петрович, отоспавшись за всю бессонную неделю, надеялся, что пришел конец грозам и духоте, что скоро успокоится, войдет в обычное русло Уссурка, обмелеют заливы и протоки и можно будет сменить лабаз на легкую, послушную оморочку.

И не зря надеялся. Через два ветреных дня установилась сухая погода, жара спала, река присмирела, стала быстро худеть, замедлять свои струи, приникать к шуршащему галькой дну. Берега и косы освобождались от затянувшегося плена.

…День иссяк зелеными сумерками, Игорь Петрович сел в оморочку и поплыл в тихие заливы и протоки, в прохладной воде которых изюбры отдыхали по ночам от жары и гнуса и наслаждались сочными водорослями. Сначала он бесшумно осматривал заливы и протоки, легко скользя по водной глади и напряженно вслушиваясь в ночные звуки, потом останавливался где-нибудь в фартовом, по его представлениям, месте и замирал в ожидании, не осыпется ли мелкая галька с крутого берега, не стукнет ли твердое копыто о камень, не булькнет ли потревоженная вода.

…Тихая ясная летняя ночь. В черном зеркале речного залива отражаются звездный небосвод, наклонившиеся над гладью воды спящие деревья и шеренги поседевших от обильной росы тальников. В двухстах метрах приглушенно шумит поток Уссури, но на фоне этого шума слышно все: и как нудно и густо гудят комары, и как шлепаются в воду отяжелелые капли росы, и как плещется рыба. Где-то далеко монотонно и сонно кричит сова-сплюшка, то там, то здесь рявкнет чем-то испуганный или просто потревоженный изюбр, бесшумной тенью проплывает в воздухе неясыть. И снова все замрет, и снова зазвенит в ушах, и снова туманными призраками явятся близкие люди.

Игорю Петровичу кажется: он так тих и так надежно замаскирован, что о его присутствии не знает даже вот этот ленок, спинной плавник которого режет черную воду совсем рядом с оморочкой. А всего в двадцати метрах стоит изюбр-пантач. Стоит неподвижно, почитай, уже час. Ему так хочется плюхнуться в манящую прохладу залива и полакомиться длинными зелеными пучками, которыми затянуто мягкое и вязкое дно, но его что-то беспокоит, удерживает. Неведомым охотнику чувством он улавливает опасность в густой тени на противоположном берегу залива, и все буравит эту тень глазами, втягивает темными влажными ноздрями слабые струи воздуха, прядает ушами.

Иногда зверю кажется, что ничего там нет, в этой тени. Но почему от нее испуганно шарахнулась сова? И отчего оттуда изредка выходят этакие маленькие волнышки? И что там вроде бы стукнуло? Тихо и мягко… Очень осторожен изюбр от рождения, но вдесятеро бдительнее он, когда на его голове растут нежные золотистые панты. И уходит пантач от беды подальше, не пошевелив веткой, не сдвинув с места камешек, не потревожив тишины. Исчезает как призрак.

А Игорь Петрович перебирает прожитое и не ведает, что рядом с ним чуткий зверь. Страсть к охоте он унаследовал от отца и деда. Всякими ружьями обзаводился, на разных охотах бывал. Еще парнишкой просиживал утренние и вечерние зори на утиных и гусиных перелетах, в юности предпочитал добывать косуль, позднее пристрастился к выслеживанию кабанов. Были на его счету и сбитые утки, и подстреленные гуси, и косули, кабаны и изюбры, шесть медведей. И даже один леопард. Представлялась возможность послать верную пулю в грудь неосторожно вышедшему на него тигру, но Игорь Петрович твердо чтил промысловые правила и законы и тем был горд.

На его глазах скудел еще так недавно богатый мир диких животных Уссурийского края. Он хорошо помнил рассказы деда о баснословных охотах арсеньевских времен. Грустно было думать: неужели прежнее обилие дичи никогда уже больше не восстановится? Но еще больше беспокоил вопрос: а что будет лет через двадцать, когда истечет второе тысячелетие?