Корявое дерево

– Я знаю, каково это – видеть в зеркале не себя, а кого-то другого. После несчастного случая все хотели, чтобы я осталась той Мартой, какой было до того, как это произошло, но я не могла.

– И что ты сделала?

– Ничего. Просто спряталась в своей комнате.

Стиг вздыхает:

– Как бы мне хотелось быть таким же, как ты.

Я фыркаю, не веря своим ушам:

– Но почему?

Его дыхание так тихо, что почти не колышет пламя свечи.

– Потому что ты, по крайней мере, осталась искренней. А я вечно лгу и притворяюсь тем, кем на самом деле не являюсь. Это продолжается уже так долго, что я не могу остановиться. Я словно забыл, как быть самим собой, и ненавижу за это себя.

Я откидываюсь на спинку дивана, изумленная прозвучавшей в его голосе злостью.

Какое-то время мы сидим молча, и почему-то я возвращаюсь мыслями к тому дню, когда в больнице с моей головы сняли бинты. Увидев лицо мамы, я заплакала от счастья, но она не улыбалась. Медсестра дала мне зеркальце, и я сразу же поняла почему. Левая часть моей головы опухла и была покрыта синяками – кожа на моем лице оказалась мерзкого сине-желтого цвета, как какой-то заплесневелый раздавленный фрукт. Мой левый глаз был мутно-белым и смотрел вверх в каком-то непонятном направлении, как будто пристально разглядывал что-то такое, что видел только он. Мою новую наружность дополнял рубец на левой щеке с черными швами.

Всякий раз, когда мама могла заставить себя посмотреть на меня, она начинала плакать. Как бы часто она ни спрашивала, как я себя чувствую, я знала, что не должна еще больше ее огорчать. Я не могла скрыть своего лица, но могла скрыть свои чувства. Я могла хотя бы сделать вид, что со мной все путем.

Я смотрю на Стига:

– Мне подобные чувства не знакомы. Мы все иногда лжем, особенно ради того, чтобы уберечь чувства тех, кто нам дорог. Но ведь со мной сейчас ты не притворяешься, да?

Стиг улыбается, и морщинка на его губе становится глубже.

– Нет, когда я с тобой, я чувствую себя совсем иначе.

Мое сердце екает.

– В каком смысле – совсем иначе?

– Ну, вчера, когда я проснулся, мне не хотелось умереть. Мне хотелось напечь тебе оладий.

Я тихо смеюсь:

– И у тебя получились весьма неплохие оладьи.

Стиг улыбается:

– Я рад, что оказался здесь, чтобы тебе их приготовить. – Он облизывает губы, и я вдруг ловлю себя на мысли, что неотрывно смотрю на них. Наши головы находятся так близко, что почти касаются друг друга.

– Марта, как ты думаешь, существует ли что-то, предназначенное судьбой?

– Возможно.

Он пристально смотрит на меня:

– Ведь то, что мы с тобой нашли друг друга, – это что-то значит, не правда ли?

Я пытаюсь придумать, что сказать в ответ, но мне ничего не приходит в голову. Краем глаза я улавливаю какое-то движение возле входной двери. Призраков там не видно, но я чувствую, что девушка с короткими волосами все еще здесь. Я чувствую, она подходит все ближе, слушая наш разговор.

Стиг счищает со своих пальцев воск.

– Не знаю, верю ли я в Бога, но я много думал о судьбе. Если бы той ночью я не позвонил отцу, он бы был сейчас жив. Или же, по-твоему, тогда просто пришел его час и ему суждено было умереть?

Я вздыхаю – как бы мне хотелось знать ответы. Хотя я не могу знать этого точно, инстинкт подсказывает мне, что основы нашего будущего закладываются еще до нашего рождения. Я вспоминаю то, что как-то сказала мне Мормор. Мы были в сарае и устанавливали там ее старый ткацкий станок. Она показала мне на вертикальные нити, натянутые на деревянную раму станка. «В нашей жизни есть такие обстоятельства, которые мы не можем изменить: например, когда и где мы рождаемся, кто наши родители. – Бабушка с силой дернула пряжу. – Это основа. Она неизменна, видишь? – Я кивнула, и Мормор положила мою руку на нити, идущие поперек рамы. – Это уток – нити, которые проходят над и под основой. Их мы можем изменить. – Я недоуменно посмотрела на нее, и она крепко прижала меня к себе. – Человек, которому жизнь дала плохой старт, все же может выткать хорошую ткань, если раз за разом будет делать правильный выбор. – И она прошептала: – Укрепляй то, что имеешь, дитя мое, и тогда никто не заметит, что в основе ткани были дыры».

Раньше я особо не думала об этих ее словах, но теперь понимаю – тогда она говорила о судьбе. Половина того, что мы собой представляем, дана нам от рождения, и ее нельзя изменить, но все остальное зависит от наших собственных действий. Что-то подсказывает мне, что Стиг не стал причиной смерти своего отца – тот погиб из-за того, что раз за разом выбирал в своей жизни сам.

– Пришел его час – ему суждено было умереть, – говорю я, хотя на самом деле этому не верю. Не судьба заставила его отца разбить свой автомобиль, но если это даст Стигу хоть какое-то утешение…