Коридор для слонов

Мы жили одни на лестничной площадке, этаж был последний. Если лифт начинал движение после десятого этажа, то это точно к нам. Лифт был старый и громкий, и хорошо были слышны железный лязг, гудение мотора, посвистывание тросов.

В тот вечер мы с Таней услышали эти скрежещущие звуки где-то в глубине шахты и не знали, на какой этаж движется лифт. Но нам как-то сразу стало понятно – это наши гости!

Спаниель Бенджик был немедленно изолирован от общества в комнате тещи. Не все любили, когда их облизывают, оставляя кудряшки шерсти на одежде. А я вообще ненавидел, когда во время прослушивания в самый драматичный момент входит пес и начинает проявлять собачью любовь к гостям, напрочь губя все художественное впечатление. А предстояло именно прослушивание. Самое первое для, так сказать, мировой аудитории.

Звонок!

Я открыл дверь, и в прихожую вошли гость и Славка Носырев.

– Здравствуйте, как поживаете? – сразу с порога сказал гость.

Он так и сказал: «Как поживаете?» Буквальный перевод «Хау ду ю ду». Это было немного непривычно, но потом многие американцы, с которыми я встречался, именно так и здоровались.

Носырев представил его:

– Том Кент, «Ассошиэйтед Пресс», московский корреспондент.

Звучало это очень серьезно, и сам Том был очень серьезным, как будто его только сейчас оторвали от очень важного дела по какому-то пустяку. Этим вот пустяком сразу почувствовал себя я.

Славка с ним обращался то подобострастно, то фамильярно, один раз даже потрепал по щеке двумя пальцами. Жест, совершенно не принятый в России. Мне от этого стало даже весело, но ненадолго.

После окончания прослушивания Славка спросил Тома:

– Ну, как? Правда, потрясающе? Тебе нравится?

Ответ был, как приговор:

– Мне нравится музыка композиторов, которые давно умерли.

Вот так так! Значит, ему «Авось» не понравился, последствий в виде мировой известности оперы не предвидится, и вся моя решимость броситься в омут диссидентства была смешным пшиком. Много позже я узнал, что профессия журналиста, в ее западном понимании, обязывает его быть беспристрастным, холодным, объективным, не окрашивать информацию своими эмоциями. В этом смысле он дал идеальный ответ. Но тогда я этого не понял, сразу же смирился с тем, что продолжения не будет, и первая попытка прорваться с «Авось» окончилась полным крахом. Однако я ошибался. Продолжение последовало, причем очень бурное.

Через несколько дней я познакомился с Антонио Барбьери из газеты «Сан», потом со знаменитым Сержем Шмеманом, корреспондентом «Нью-Йорк таймс». К нам в гости пришел Клаус Кунце, представлявший в Москве «Вестдойче рунфунк», затем многие другие, чьих имен я не запомнил. Последовали приглашения на домашние «пати» у журналистов, знакомства с дипломатами…

Через пару месяцев все это стало привычным, даже развлекало, несмотря на страх, что вот сейчас вызовут куда надо и спросят: «Чего это вы там, Алексей Львович, делаете? Родину продаете?»

Но никто никого никуда не вызывал, чувство страха притупляли закордонные джин с тоником и виски многолетней выдержки, которые в обилии выпивались на вечеринках. В общем, «все хорошо, прекрасная маркиза», только… про «Авось» никто не вспоминал, и задуманный план так и не давал результатов.

Может быть, в этом была рука провидения? Ведь фонограмма-то не была закончена. Если бы все двинулось раньше срока, я не сумел бы завершить запись пластинки. Работа велась уже полтора года в студиях государственной (!) фирмы «Мелодия». Сам по себе факт, что такая крамола записывается официально, был невероятным. Но…

Расскажу, как удалось это сделать.

Как все начиналось

Тогда, полтора года назад, по вполне понятным причинам я не мог прийти на худсовет фирмы «Мелодия» и показать домашнюю запись и клавир «Авось». Меня просто сочли бы сумасшедшим. А записать в то время фонограмму для пластинки в СССР нигде, кроме как в «Мелодии», было невозможно. Только там имелось оборудование, позволявшее сделать запись на современном уровне.

Ясно, что «Мелодию» можно было захватить только партизанскими методами. Нужно было найти в руководстве «Мелодии» сотрудников, которым можно полностью довериться, открыть все карты и получить их согласие на фактически подпольную работу, короче, завербовать.

Ах, надо было знать редакторов тех времен! Договориться с кем-нибудь из них было делом совершенно безнадежным, обреченным на полный провал. Из страха быть заподозренным в симпатиях к оппонентам власти и просто за свою шкуру они беспощадно вымарывали, запрещали, резали, сокращали, в общем, всячески уродовали художественные замыслы несчастных авторов. Впрочем, те безропотно шли на компромиссы и еще дарили редакторам подарки.