Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

Послушно сняв единственную одежду, Владимир не успел ещё толком выпрямиться, как она распахнула одеяльные крылья, на миг перед ослеплённым взором промелькнуло что-то ярко белое с подрагивающими розовыми пуговичками, а ниже – тёмный треугольник, и крылья, вместив его, захлопнулись. Стало нестерпимо жарко и душно, и даже непроизвольно захотелось вырваться наружу, но он не смог, да и не очень старался, схваченный за шею и плечи тёплыми обволакивающими руками, с трудом удерживающими края одеяла. Ящик выравнял их рост, и, оказавшись лицом к лицу, он впервые поднял глаза и увидел её отрешённые от всего на свете полуприкрытые глаза, блестящие тусклым матово-зелёным сетом, и побледневшие полные губы, изогнутые в страстном изломе, приоткрывшем ровные желтоватые зубы заядлой курильщицы. Обхватив за талию и прижав к себе податливое тело, он тоже перестал осознавать реальность, а руки сами собой делали то, что нужно, и она помогла, расставив ноги, насколько позволила ширина ящика. У неё были до того мягкое тело и шелковистая кожа, что он даже не почувствовал давящих выпуклостей больших грудей. Забыв обо всех авариях на дорогах, в природе и в душах, они, ослеплённые и оглушённые желанием, отдались во власть самого стойкого и самого приятного инстинкта продолжения рода человеческого. У обоих не было опыта такой позы, оба до предела тешили себя несбыточной мыслью, что постоят рядком под одеялом, погреются, а потом менять что-либо стало поздно, и пришлось терпеть, особенно Владимиру, который вынужден был не только делать своё мужское дело, но и удерживать вконец обессилевшее, падающее на него, тело партнёрши. Задача тем более трудная, что руки заняты ритмичным притягиванием её мягких ягодиц, и оставалось только крепче опираться ногами и спиной, чтобы не потерять равновесия и не рухнуть вместе в костёр, который превратился бы из живительного в погребальный. Когда всё кончилось или, точнее сказать, силы Владимира иссякли, у обоих осталось лёгкое чувство неудовлетворённости, а у него и – отвращения и стыда. И потому он сразу же, не медля, разнял обнимающие и сопротивляющиеся руки, подобрал так и не высохшие трусы и пошёл на освоенное уже место у реки, не поддавшись её желанию постоять вместе как можно дольше и не оглядываясь на беломраморную с розовым скульптуру богини любви, не дождавшейся от облагодетельствованного смертного желанного ласкового, ободряющего и благодарственного слова и бессильно уронившей скрывающую драпировку.

Он долго бултыхался в воде, остывая, смывая пот и грех и не решаясь вернуться и встретиться с ней глазами. Однако всё оказалось не так страшно, и когда, окончательно замёрзнув, всё же вернулся, то ещё издали увидел, как одетая в трусы подруга с перевязанной полотенцем грудью деловито устраивает на втором ящике импровизированный походный стол и совсем не выглядит недовольной.

- Давай скорее, есть хочется – умираю, - нетерпеливо позвала она задержавшегося парня, и он, тоже ощутив позывы голода, поспешил на призыв, прихватив попутно из машины спинку сиденья, которую положил перед японским столиком, обеспечив какой-никакой, а комфорт для голых задниц.

- Слушай, застегни мне пуговички, - попросила она по-свойски перед тем, как садиться, повернулась к нему спиной, сняла полотенце, вложила в бюстгальтер груди, так удивившие его мягкостью, несоразмерной с величиной, и протянула лямки за спину. Он взял их и попытался соединить двумя маленькими пуговичками, но это не удалось – лифчик явно сел и не вытягивался, оставаясь ещё влажным. Попытавшись несколько раз, съёживая до предела спину, она чертыхнулась, не стесняясь, сняла сбрую, повесила досушиваться на верёвку и снова перетянулась полотенцем.

- Ничего. Не возражаешь? – спросила, усаживаясь на сиденье.

- Да нет, - ответил он. – Хорошо бы ещё лопнула резинка у трусов.

Они развернулись и внимательно посмотрели друг на друга с минуту и вдруг дружно и громко рассмеялись, радуясь, что не чувствуют ни вины, ни обиды, и всё стало почти как прежде.

- Не надейся, не лопнет. Садись, приступим. Тебе плеснуть немного?

Она взяла наполовину опустевшую бутылку коньяка и вопросительно поглядела на умостившегося рядом шофёра.

- Чуть-чуть.

- И то: согреешься. Надо думать, милиции на этой дороге нет, а я послежу, чтобы не завёз в ещё одну лужу.

Исподлобья посмотрела лукавым взглядом с намёком, и оба рассмеялись, окончательно осваиваясь в новых отношениях. Он одобрительно подумал, до чего она простая и разумная женщина, без всяких бабских штучек.

- Ну что? Вздрогнем? За что пьём?

- За нас, наверное.

- Значит, за дружбу, - подытожила она. – И, пожалуйста, не выкай, а то я от этого кажусь себе совсем старой по сравнению с тобой. Договорились?

- Договорились.

- Договорились, Таня.

Он рассмеялся.

- Договорились, Таня, - и протянул свою кружку, чтобы скрепить тост и договор скрежетом жестяных бокалов.

Выпили. Сразу стало легко и голодно.

- Люблю поесть, заметил? – она оттянула складку на животе.

- Ты – настоящая женщина, - успокоил Владимир.