Корниловец

Лавр Георгиевич кивнул понятливо, не стал ещё пуще срамить станичников.

— Старики! — сказал он. — Вы — казаки и я, генерал Корнилов, казак. Провинившихся судите сами. Даю вам на то полное право. Как скажете — так и будет.

И старики отправились в станичное правление — пороть нагайками «молодёжь», изменившую присяге…

Авинов развернулся и поплёлся обратно. Со всеми вместе выбрался на главную площадь, поглядел, как джигитовал текинец, как покачивались под ветерком повешенные комиссары — в одном исподнем, свернув шеи, перекосив худые плечи, опустив носки разутых ног. Подумал, не зайти ли ему в лавку, да и пошёл искать свободную хату. Желающих-то много, а сельцо не резиновое, на всех не хватит. Можно, конечно, и в амбаре переночевать, так ведь ноябрь на дворе…

Полон трезвых и практичных мыслей, Кирилл ступал следом за разбредавшимися марковцами. Марковцы переговаривались:

— Ну, переход сегодня!

— Когда гранатами вокруг кроет — не почувствуешь, а вот приди в станицу…

— Эгей, Доманевский! Узнай, ради бога, кто ранен и куда!

— Кто, спроси кто!

— Вострецова подстрелили! Легко!

— Эй, мы назначены сюда, это наш район! Здесь марковцы, а не алексеевцы!

Добровольцы заспорили, не поделив хаты, а к Авинову приблизился Артифексов. Кирилл его сразу даже не узнал — голову Григория покрывала чёрная кубанка.

— Есть тут одно местечко! — сообщил Артифексов с таинственным видом. — На чердаке, правда, но тепло.

— Лишь бы тепло, — обрадовался Кирилл, — и чтобы ноги можно было вытянуть!

— Вытянешь, — пообещал Григорий, загадочно улыбаясь.

Он провёл Авинова хитрым ходом между ракитовых плетней, огораживавших сады, и открыл узкую калитку. За нею располагался дворик, маленький и чистенький, в глубине которого почти скрытая могучими яблонями стояла приземистая беленая хатка.

— Прошу! — сказал Артифексов.

Кирилл толкнул скрипучую дверь и вошёл, пригибаясь под низкой притолокой. В то же мгновение Григорий вырвал у него винтовку и дал хорошего пинка. Брякнул засов.

Авинов сделал два шага, пытаясь удержать равновесие, но у него не получилось — Кирилл упал на земляной пол. Он тут же вскочил, отпрянул к стене, залепленной цветными картинками и фотографиями солдат.

В комнате находилось трое человек в бушлатах и папахах. Трое рук крепко сжимали «маузеры». Три ствола были направлены Кириллу в лицо. Потом и Артифексов передёрнул затвор авиновской винтовки.

— С революционным приветом, товарищ Авинов! — глумливо усмехнулся один из тройки, высокий, широкоплечий мужик, и лишь теперь Кирилл узнал его — это был Захаров, солдат-кексгольмец. Сбритая борода сильно изменила его лицо, но взгляд остался прежним — цепким, с прищуром, будто кексгольмец целился.

— Что надо? — холодно осведомился Авинов, лихорадочно изыскивая пути к отступлению. Слева чисто вымазанная мелом печь. Попробовать через окно? Больно узко, да и дерево за ним. Выпрыгнешь — и тут же в ствол втемяшишься… Дверь во двор заперта. Другая комната — за спинами большевиков, видать железную кровать с «шишечками», покрытую кружевным одеялом. Эх, надо ж было ему так глупо попасться! Так кто ж знал, что Артифексов из краснодранцев?!

— «Что надо?» — передразнил его Захаров. — А где ж твоё воспитание, вашбродие?

— Не слышу ответа, — по-прежнему холодно спросил Кирилл.

Кексгольмец, набычившись, шагнул к нему.

— Твоё счастье, кадет, — выцедил он, — что нам приказано живьём тебя брать. Но по морде съездить…

Захаров мощно размахнулся — и Кириллу удалось то, чего позже повторить не выходило: он мгновенно выдернул из-за пояса любимый «парабеллум». Два выстрела прогрохотали, сливаясь в один. Кексгольмец с пробитым сердцем умер сразу. Красноармеец слева быстро нажал на курок, но поспешил — пуля прошла мимо, расколачивая рамку фотографии царской семьи, висевшую на стене. А вот Авинов не промахнулся.

Взвыв от страха, третий красноармеец отступил в спальню, да так и полетел к кровати, когда пуля разорвала ему горло.

— С-сука…

Артифексов судорожно жал на курок винтовки, пока до него не дошло, что магазин пуст. Крутнувшись на месте, поскуливая, Григорий ухватился за ручку засова. Пуля раздробила ему череп.

И тишина…

Оглушённый, Кирилл стоял и покачивался под толчками крови, разогнанной сердцем, бешено колотящимся в груди. «Всё… Всех…» — мелькало у него.

Сильнейшим желанием Авинова было сесть и долго-долго не вставать, но и задерживаться в хате-ловушке тоже не хотелось. Собрав «маузеры» (пригодятся в хозяйстве…), подхватив свою винтовку, Кирилл покинул выморочную хату. Дважды выморочную.

— Чтоб вас всех!.. — с чувством выразился поручик.

Погибших белогвардейцев схоронили в братской могиле. Суровый Христофор Файда, приказной из забайкальских казаков, бросил на могилу последнюю лопату земли, и священник, совсем ещё молодой человек, завёл отходную молитву:

— Новопреставленных рабов Божьих, православных воинов, за веру и Отечество на поле брани живот свой положивших: Александра, Даниила, Василия, Юрия… и их же имена Ты, Господи, веси, в недрах Авраама учинить, с праведными сопричтет и нас всех помилует и спасёт, яко благ и человеколюбец…