Корниловец

— Сма-ачно! — зажмурился Шкуро. — Ладно, собирай наших. Я в кунацкой буду.

По скрипучим ступеням он поднялся в кунацкую — большую комнату, у одной из стен которой громоздилась печка с лежанкой. Полы были покрыты коврами, на стене тоже висел ковёр текинской работы с развешенным оружием — старинными пистолями, здоровенным карамультуком, кинжалами и саблями.

Высокое и узкое окно открывалось в сад, за которым проглядывали высокие крыши конов — зернохранилищ, плетённых из прутьев и обмазанных глиной.

В кунацкой сидели двое — старый Черим, дед Тагира, и вовсе уж древний Асфар Тахох, воевавший то на стороне Шамиля, то против него.

Шкуро поклонился и сказал:

— Пусть добрым будет ваш день, высокочтимые.

— И тебе наш салям, чале,[97] — дребезжащим голосом ответил дед Черим. — Опять в поход собрался? Далеко ли?

— Ставрополь хочу взять, счастливый тхаматэ,[98] — хищно улыбнулся Андрей Григорьевич.

— Ставрополь?.. — протянул аксакал уважительно. — Вох-вох… Большой город… Много крови прольётся…

— Напэм и пэ псэр ихуэ,[99]

— проскрипел Асфар Тахох.

— Не прольётся, высокочтимые, — ухмыльнулся Шкуро. — Я возьму Ставрополь без единого выстрела!

Почти сорок «волчьих сотен» вёл полковник. Его бойцы носили папахи из меха волка, а впереди развевалось чёрное знамя с изображением головы серого хищника. Сотни шли потайными тропами, через ноголомные леса, где заросли дуба, бука и граба забивались густым подлеском из кизила да калины. Деревья росли так часто, что даже зимою среди них легко было спрятаться.

— Сто-ой! — крикнул Шкуро, делая отмашку плетью. — Взвод Рудича — за мной, а вы здесь ждите. Тагир, ты за старшего!

— Так точно, ваше высокоблагородие! — рявкнул Устоков и улыбнулся откровенно хулиганской улыбкой.

Андрей Григорьевич поскакал в сторону, петляя меж высоких ясеней, пока не выбрался к железной дороге. Вдалеке у путей стояла маленькая станция — дощатый засыпной домик, крытый толем. Шкуро поднял голову к гудящим телеграфным проводам и прошептал:

— Сма-ачно…

Подъехав к станции, он спешился и вошёл в домик. Ничего особенного — стол, стул, шкаф. В углу гудела пузатая печка, нагоняя сухого жару. В домике никого не было, кроме худого, лупоглазого телеграфиста. Похоже было, что его напугали однажды в детстве, а он так и остался на всю жизнь с выражением страха на узком, будто измождённом лице.

Завидев человека в распахнутой шинели, в папахе и с нагайкой в руке, телеграфист вскочил из-за стола, резко задирая руки вверх.

— Сдаюсь! — пискнул он. — Не убивайте! Я тут по работе, большевики заставили! Я…

— Цыц! — добродушно сказал Шкуро, снимая папаху, — жарко было.

Походив, позаглядывав во все углы, Андрей Григорьевич вернулся и навис над связистом.

— Ты один? — спросил он внушительно.

— С-совсем один…

— Связь есть?

— Е-есть…

— С комиссарами в Ставрополе связаться можешь? Кто у них там главный сейчас?

— Я… Я не помню… — пролепетал телеграфист, бледнея и горячо заверил опасного посетителя: — Но я свяжусь!

— Шли на имя главной красной задницы телеграмму. Готов?

— В-всегда… Д-диктуйте.

— Диктую. К-хм… — Шкуро закатил глаза, придумывая текст и разморенно обмахиваясь папахой. — «Приказываю вывести красные войска из Ставрополя в 24 часа. По истечении этого срока город будет обстрелян из тяжёлых орудий»… Передал?

Телеграфист, лихорадочно отстукивавший ключом, закивал истово.

— П-подпись? — булькнул он.

— Полковник Шкуро. Затребуют если подтверждения, так ты их заверь — «волчьи сотни» на подходе.

Бедный работник связи кивнул так, что позвонки хрустнули.

— Можешь со мной проехаться, — небрежно предложил Шкуро, — пересчитаешь артиллерийские батареи…

Телеграфист мотнул головой — аж щёки вздрогнули.

— Не н-надо…

— Ну, не хочешь, как хочешь.

Андрей Григорьевич напялил папаху и вышел вон, спиною чувствуя вздох облегчения.

— Возвращаемся! — велел он, вскакивая в седло.

Проезжая лесом, Шкуро не переставал улыбаться.

«Обстрел из тяжёлых орудий!» Господи, у него и лёгких-то нету!

Вопрос: поверят ли большевики в его блеф?..[100]

…Большевики поверили. Когда шкуровцы въехали на улицы Ставрополя, его встретили счастливые горожане. Они плакали от радости, бросали под копыта его лошади настоящие живые цветы, буквально целовали стремена Андрея Григорьевича, а на Ярмарочной площади Шкуро углядел единственный боевой отряд — это полковник Ртищев собрал уцелевших офицеров Самурского полка, разоружённого большевиками.[101]

— Приветствую вас! — сказал он. — И предлагаю отметить ваш триумф!

Андрей Григорьевич крякнул от удовольствия, а Тагир воскликнул:

— Е-во-вой! Наш человек — сразу к делу!

Ртищев в окружении самурцев проехал на Хопёрскую, к гостинице «Петроград». «Волки» следовали за ними.

— Кухня тут так себе, — сказал полковник, — но вина отличные!

Уже через полчаса Шкуро убедился в правоте его слов — зал ресторана плыл и качался, а хмельной голос Ртищева наплывал, казалось, со всех сторон.